а.Мир – долгий всполох.
Мой крест, мой компас
в мире – память,
созревшая благодаря
забытой ране… На ветру
сквозь рану
протекает
время.
И все-таки был день, был день,
а значит, золотые ночи
или хотя бы вечера,
прожитые по партитуре:
смесь детскости и кока-колы —
на палец намотала локон —
триолями – lamento рук —
на клавишах, потом на грифе,
на рифах… на плечах и даже…
Стекло бывает затененным,
а признаются – прямо в лоб.
По стеклам – звуки:
льется
небо.
И
хлещет на площади
лунная музыка,
в лужах купаются
ландыши, лютики,
лилии… плещется
свет и безбрежное
в полостях тел,
вновь одетых, сияющих…
Ночью не спят —
ночью ласками молятся:
на алтарях —
облака и крапива.
Ноченькой-ночью.
А днем?
Это случается!
Вот ты до одури хочешь пломбир,
дышишь сиренью – и что с этим делать?
Детский инстинкт – испытать невозможное
и убежать от отчаянья в юность:
днем набирается номер, и длятся
гудки в проводах, но не вымолить голос,
а люди, не думая, думают «шкоды!»
и шлепают штампиком ветхое «грех».
Теряя Другого, ты выходишь из себя на поиски.
А навстречу тебе идет твое «Я». Идет, идет, вихляет узкими бедрами… Ты не привыкла к безмолвию, но монолог – это то же молчание. И вот возникает связь, избавить тебя от которой уже не получится. Когда возник дуализм «Я» и «Я» (бывшее «Ты»), такие события неизбежны. Они порождают потребность в чем-то ином. В третьем – по отношению к тебе и «Я» в состоянии тет-а-тет.
Зачем мне ум,
когда я без
тебя?
Но кто ты?
Из девичьего блокнота:
«Больше я тебя не желаю.
Ты нажимаешь на циферки, произносишь в трубу монолог и – ах! – выдаешь свое имя. Ты уверен, что дамочка натурально писает от восторга.
Ты – несостоятельный тип! Единственный орган, который делает человека мужчиной, – это, представь себе, головной мозг. Интеллект – моя эрогенная зона.
О, нападение – лучшая оборона! Вы оскалились: „Это фригидность!“ Тьфу! Неужели кто-то из вас воображает, что явись он мне… да хоть… Да хоть с нефтевышкой в кармане – я мигом метнусь в тубзик переменить бельишко!
Хотя, пожалуй, бывает, вы возбуждаете во мне чувство – когда затыкаете уши, чтобы не слышать крик в своем темном подъезде.
Это чувство – гадливость».
А кульминации, как того требует драматургия, нет.
Жизнь – это жизнь. Живя, мы поднимаемся до высоты нуля.
Те же, кто не думает о смерти, неполноценны.
Да, «жизнелюбы», это про вас. Эффективные.
Позитивные. Подкачанные везде.
Будьте любезны, купите мне по цене хороших презиков способность «не замечать плохое».
Это необъяснимо, когда тебе нравятся мачо с лингвистическими наклонностями. Но почему-то мы никогда не любим тех, кто нам нравится. Мы любим тех, кто нас возмущает, и стараемся поглотить их, упуская из вида, что этим делаем частью себя. А значит, и сами становимся тем, что нас возмущает.
Нет, я не против: да пусть они курят! Даже если Минздрав предупреждает.
Жаль, у меня нет времени, чтобы замутить вакханалию. Чтобы забрызгать ваши ослепительно белые скатерти гелевыми чернилами и мартини! Я ведь эстет, и мне трудно найти соучастников.
Так что отложим вакханалию до лучших времен, когда с лица Земли исчезнут, как мамонты, крепкие репами пошляки. А так как этого никогда не случится, да здравствует культ наслаждения! Да здравствует аскетизм!
И все-таки он красив…
Кто выдумал одно мгновенье?!
Секунду – с ветки лепесток,
ворвавшийся в окно под утро?!
Занозу
