7
В следующие три дня моё настроение становилось всё хуже и хуже с каждым днём. Во вторник утром я был ещё совершенно счастлив: вновь и вновь прокручивал в памяти незабываемый день, который мы с Макс провели вчера вместе, разглядывал рисунок, который я нарисовал потом, вернувшись домой, вдохновлённый моей музой. Я изобразил фантастическую весну на Титане – и у меня получилось довольно-таки прикольно. Но уже к середине дня стало грустновато: после школы я пошёл на кладбище поездов, но Макс там не обнаружил. Вечером пошёл опять, и опять безрезультатно. Я даже дошёл до реки, до того места, где мы купались вчера. Разумеется, Макс там не было. Расстроившись, попытался нарисовать что-нибудь, но вдохновения не было, и получилась какая-то фигня.
В среду с самого утра зарядил мелкий противный дождь. По пути в школу и обратно я всё оглядывался по сторонам в поисках Макс, но её нигде не было. Зато попался Санчес, приятель Лома. Санчес был огромным и неповоротливым, и от него всегда противно воняло. Заметь я его раньше, я предпочёл бы обойти его подальше, но как раз в этот момент я смотрел на какую-то девушку вдалеке, пытаясь понять, не Макс ли это. В общем, Санчес врезался в меня плечом. Вернее, я в него. Это было похоже на столкновение с грузовиком – я отшатнулся, но было не особо больно: плечо Санчеса было таким же мягким, как и всё остальное. Он посмотрел на меня с дебильной ухмылкой, но ничего не сказал. От его аромата меня начало подташнивать, и я поспешил поскорее уйти от него подальше.
Потом я до самого вечера просидел дома в надежде, что Макс снова зайдёт за мной, как тогда в пятницу, когда мы трескали мороженое под дождём. Но она не зашла. Не выдержав, я пошёл на кладбище поездов, несмотря на то, что было уже девять вечера. Из-за туч, затянувших небо, на улице была темень. Зато благодаря продолжавшему моросить дождю в гаражах никого не было, и я спокойно добрался до кладбища поездов. С трудом взобравшись на скользкий сырой локомотив, я, конечно же, никого на крыше не обнаружил. Присесть было невозможно, а стоять, как дурак, было бессмысленно. Я, конечно, всё равно постоял: что мне ещё оставалось. А потом побрёл домой.
До самой двери подъезда я всё ждал, что Макс окликнет меня. Специально шёл помедленнее. Всё было без толку. Засев дома, с горя стал рисовать углём зонд, разбившийся вдребезги об поверхность безымянной каменной планеты, занесённый пылью и канувший в забвение вдалеке от родных мест. Закончив далеко за полночь, к своему удивлению, я обнаружил, что получилось что-то вполне вразумительное. Впрочем, я списал свою впечатлительность на поздний час и гудевшую от переживаний башку.
Когда же в четверг утром, при свете яркого солнца – небо было таким ясным и безоблачным, словно никакой противный дождь не моросил вчера весь день напролёт – я взглянул на свой рисунок, я должен был признать, что получилось и правда неплохо. Голубое небо, успех с рисунком как-то настроили меня на позитивный лад: не видевшись с Макс с понедельника, я почувствовал, что сегодня-то мы наконец увидимся. Я реально повеселел. В приподнятом настроении сгоняв в школу, шёл домой, ожидая встретить Макс у клумбы. Там её не оказалось, и, пообедав, я направился на кладбище
