но я, признаться, не одобряю такого поведения. Жестокость по отношению к рабам к добру не приведет, не зря в некоторых городах за нее стали наказывать по закону. – Он опасливо покосился на наших арканзийских спутников, после чего более нейтральным тоном закончил: – Вот потому и траур.
От услышанной истории мне стало основательно не по себе. На глаза даже навернулись слезы – так живо я представила эмоции, испытанные совершенно незнакомой девушкой в последние минуты ее жизни. Никогда прежде я не замечала за собой такой сентиментальности. Но, видимо, слишком легко оказалось сейчас отождествить себя с той неизвестной рабыней. Я медленно подняла взгляд и завороженно посмотрела на открытую со всех сторон площадку.
Вот оно, идеальное решение. И как только это сразу не пришло мне в голову? Главное – получить возможность подняться на такую башню, но, раз туда пускают рабов, это должно удаться и мне.
Меж тем торговец объяснил нам, как проехать на постоялый двор. Оказалось, что именно на его территории находился привлекший наше внимание храм. Постоялый двор предназначался, в частности, для знатных господ и, кроме всего прочего, обеспечивал их возможностью вознести свои молитвы, не выходя для этой цели на улицу. Судьба определенно была ко мне благосклонна.
Рабов, разумеется, селили отдельно от их хозяев. Господа с комфортом отдыхали в комнатах второго и третьего этажей, все их распоряжения выполняли местные слуги. Рабов же устраивали на первом этаже, где для них были отведены две комнаты – одна для мужчин, другая для женщин.
В то время как господ и их свободных слуг сопроводил наверх хозяин двора, нас препоручили здешнему надсмотрщику. Тот сразу же повел нас в предназначенные для рабов помещения. Сначала завел Берка и Юркмеза в спальню, отведенную для мужчин. Я успела мельком заглянуть туда через распахнутую дверь. Просторное помещение, главным образом заполненное лежащими на полу матрасами. Они были разложены в несколько рядов; некоторые пустовали, на других сидели или лежали рабы, а рядом валялись мешки с их скудными пожитками. Дверь за новичками закрылась и была заперта, после чего мы направились к точно такой же комнате, только женской.
В течение всего этого непродолжительного пути я приглядывалась к здешнему надсмотрщику. Вел он себя вполне корректно, даже вежливо, а у него на шее висел небольшой камень с вырезанным на нем изображением дерева – религиозный символ. Стало быть, человек он набожный. И я решилась.
– Скажите, господин, – робко произнесла я, держа глаза долу. Язык с трудом слушался, голос звучал хрипло, так я отвыкла разговаривать. – Дозволено ли рабам возносить молитвы в храме?
Надсмотрщик посмотрел на меня с интересом и, кажется, благосклонно.
– Конечно, – заверил он. – Перед Господом все люди равны, и каждый из них имеет право помолиться Ему под куполом или под небом.
Это было традиционное выражение. «Под куполом» означало в основном здании
