Мы спешили к месту поединка, где нам предстояло схватиться грудь на грудь.
Ни одного слова любви не сорвалось прежде из наших уст, и теперь, во время прогулки, мы тоже ни о чем не договаривались. Но оба мы нисколько не сомневались в том, куда мы идем и зачем идем, и потому спешили, – она, как мне казалось, даже больше, чем я.
Рассвет мы встретили в селении у подножья Псилорита. Мы устали и заночевали в доме священника. Я сказал, что моя спутница – тоже дочь священника с далекого, сочно-зеленого острова, и что она хочет увидеть весь Крит с вершины Псилорита. Попадья накрыла на стол, мы поели и, сидя на диване, завели пустячный разговор. Сперва мы говорили о великих державах – об Англии, Франции, Америке и Московии, затем – о винограде и маслинах. А затем священник заговорил о Христе, который, дескать, православный и ни за что на свете не окатоличится, что бы с ним ни делали. «Если бы отец девушки был вместе с вами, бьюсь об заклад, что за одну ночь я сделал бы его православным». Но голубые глаза уже слипались от усталости, и тогда священник кивнул своей попадье:
– Постели девушке, попадья. Пусть поспит, она ведь – женщина, совсем уморилась.
Затем он обратился ко мне:
– Ну, а ты – мужчина, критянин. Критянам спать днем позор. Пошли, покажу тебе виноград. Несколько гроздей еще осталось, – поедим!
Я с ног валился от сна и усталости, но что было делать? Я был критянин и не мог посрамить Крит. Мы пошли в виноградник, съели то, что осталось от урожая, сходили в село. Во дворах варили в котлах первач. Мы выпили несколько еще теплых стопок ракии и уже под вечер, оба шатаясь и держась друг за друга, в обнимку вернулись в дом. Ирландка проснулась, попадья зарезала курицу, мы опять поели.
– Нынче разговаривать не будем, – сказал священник. – Поспите, а в полночь я вас разбужу и пошлю с вами пастушка, чтобы не заблудились…
Он вышел во двор, посмотрел на звезды и довольный вернулся назад.
– Вам повезло. День завтра будет чудесный. Ступайте, и да благословит вас Бог! Спокойной ночи!
Около полуночи священник разбудил меня, схватив за ногу. Разбудил он и девушку, позвенев над ней медным противнем. Во дворе нас уже ждал пастушок с курчавыми волосами, острыми ушами и дикими глазами, пахнувший козлом и ладаном.
– Пошли! – сказал он, поднимая свой пастушеский посох. – Побыстрее, чтобы добраться до вершины к восходу солнца!
Луна стояла посреди неба, все еще радостная, медовая. Было холодно, мы закутались в пальто. Носик ирландки побелел, но губы были ярко-красными. Я отвернулся, чтобы не видеть их.
Дикая гора. Мы оставили позади виноградники и маслины, затем – дубы и дикие кипарисы и оказались среди камней. Обувь у нас была без шипов, и мы то и дело скользили. Два или три раза ирландка скатывалась вниз, но поднималась сама. Нам было уже не холодно, мы пропотели насквозь и крепко сжимали губы, чтобы не запыхаться, и молча шли вперед, – первым пастушок, за ним – ирландка,
