не смог. Это далеко, в Архангельске, денег не было. Потосковал он так пару месяцев, а потом новому участковому башку проломил, за то, что тот паспорт потребовал показать. В зоне и помер.
– Наша белая кость, – усмешливо глянул на понуро сидящего Сохатого Сахалин, – с паровым отоплением жил, как дрова колоть, да в ватнике мёрзнуть не в курсах – Колись, Сохатый, папаня подводником заслуженным был или солистом в балете?
– Подводником, – зевнул Сохатый, – это маманя тюхала мне про отца подводника, который типа утоп, выполняя важное правительственное задание. Я его и не видел никогда. Бабуля, когда мать умерла, рассказала, что аферюга он залётный, карманник сухумский. Свинтил от нас, когда я на свет Божий явился. Подкатился к матери, она красивая была. В библиотеке Морского клуба работала, мы тогда на площади Труда жили. Я в школе постоянно дрался из-за этого «подводника». У всех отцы были, а я всё, как дурак доказывал всем, что мой скоро из плавания придёт, и мы с ним на рыбалку поедем. Пацаны вечно меня подковыривали. А… тошно вспоминать. Сахалин, а что тебя всё на острова тянет?
– Не знаю. Я пацаном всё про острова читал, про пиратов, про Робинзона любил. Не мог поверить, что такие острова есть, на которых всегда лето, фруктов завались, люди в шортах ходят круглый год, тётки полуголые. Да и, вообще, на островах люди по-другому живут, никак в городах, где до моря добраться три дня ехать нужно. На острове, куда ни пойдёшь, придёшь опять к морю. А море я люблю. Там воздух совсем другой. Не знаю, как сказать, но тянет меня всегда, хрен знает почему…
– Я про Робинзона в школе читал, забавной сказкой показалось, после в монастыре перечитывал. В монастыре всё по-другому прочитывается. Ладно, островитянин, – усмехнулся Сохатый. – Будь на связи.
– А ты, Татарин, куда? Хотя, хочешь, скажу, что ты будешь делать? – повернулся к Татарину Сохатый.
– Блин, чтобы это угадать, две головы не нужны. В Васкелово. Надо прораба отрихтовать. Донесли мне, что ворует он, падла, стройматериалы и тянет резину специально, чтобы с меня побольше вытянуть.
– Определились, – сказал Сохатый. – А я в Ессентуки поеду. У меня камни в жёлчном пузыре. Нужно здоровье поправить.
Он выбросил сигарету в окно. Помолчав, сказал:
–Я недавно в монастырь ездил, в котором год тасовался, когда от наркоты отбивался. Что-то так тяжко стало на душе. Батюшку Иоанна хотелось увидеть, он реально мне помог тогда с героина соскочить, маленько деньжат ему подкинуть решил. Службу отстоял, но причаститься и исповедовался не смог, спрятался в толпе. Но батюшка усёк меня, увидел, расспрашивал о житье-бытье моем. Ну, а я, что? Гнал пургу. Не расскажешь же всего. . Но он, чего, дурак? Прожигал меня глазами, видно было, что не верит мне. А я ёжился. Он меня под руку взял, в угол отвёл, нужно, мол, тебе исповедаться.
– Ты, чё, в натуре, исповедовался? Всё ему рассказал? Он же вложить тебя мог! Попы на ментов сто процентов работают, – встрепенулся Татарин.
–Дурак ты, Татарин, не положено священнику закладывать. Ты знаешь,
