Ты за день небось со своими кнопками набегалась, – заливисто хохочет мама, и от ее смеха в груди разливается медовая патока. – Лучше у лавочки меня «припаркуй». Посидим, поговорим, заодно отдохнешь.
– Как скажешь, – останавливаюсь там, где она просит. Разворачиваю коляску так, чтобы мы с мамой были друг напротив друга. – Удобно? – присев на край скамьи, беспокойно осматриваю ее. Прикрываю пледом худые колени, кутаю ноги, ведь сама она не почувствует холода. Замерзнет и простудится.
– Как вы там? Хорошо? Чем занимаетесь? – засыпает меня вопросами, на каждый из которых я сдержанно киваю. – Как Семен?
– Работает. Сегодня на дежурстве в пожарной части, а так бы приехал, – нагло вру, в то время как отчим лежит дома на диване. Смена у него завтра, но он заявил, что ему надо отдохнуть перед предстоящими сутками, и отказался ехать в центр. – Он очень хотел тебя увидеть… – обрываю поток лжи, чтобы не перегнуть палку.
– Мы созванивались. Пару дней назад… – лепечет мама, пытаясь вспомнить. – Или еще раньше… – тише добавляет, с обидой и тоской.
Секунда – и она преображается, будто внутренне встряхивается. Натягивает на лицо радостную маску. Теперь на этой аллее две лицемерки.
– Я скажу, он позвонит. Просто боится тебя тревожить лишний раз.
«Козел ленивый!» – проносится ругательство в мыслях. Как за компьютером сидеть, так он успевает, а с мамой парой фраз обменяться – времени нет.
– Повезло, что он у нас есть, – мама буквально испытывает мою выдержку. Слушаю молча, сцепив зубы. – Другой бы бросил меня сразу после травмы. А Сема столько лет рядом. Я спокойна, что о тебе кто-то может позаботиться в мое отсутствие. Все-таки близкие люди. Одна семья.
Меня передергивает от последней фразы. Родного отца я потеряла – он погиб, когда мне было двенадцать лет. Но я помню, что он любил меня и был хорошим человеком. В отличие от прилипалы и хама Семена. Он никогда мне не нравился, однако я не смела идти против выбора мамы. Она имеет право на счастье.
– У нас все хорошо, не переживай, – повторяю, как мантру.
– Догадываюсь я, как вам «хорошо», – неожиданно срывается. – Такие затраты на меня. Я для вас обуза. Балласт, поглощающий деньги.
Слезы текут по бледным щекам, а я стираю их пальцами. Поглаживаю маму по голове, как ребенка. Мы словно поменялись местами.
– Прекрати, мам, это неправда, – уговариваю ласково. – В конце концов, у тебя пенсия.
– Мизерная. Вам было бы легче, если бы шесть лет назад меня на той недостроенной многоэтажке насмерть придавило, – грубо бросает, проклиная себя.
– Тш-ш-ш! – накрываю ладонью ее рот. – Нельзя так говорить. Беду накличешь. И мне делаешь больно, – сиплю с горечью.
Своими жестокими словами мама рвет мою и так исполосованную душу на части. Выворачивает меня наизнанку, топчет остатки сердца, превращая его в кровавое месиво.
Каждый раз я думаю, что не выдержу больше. Но судьба
