сухой запах трав, мягкий свет летнего солнца и красные брызги земляники в траве. Павел до сих пор помнил ее обволакивающую сладость, сквозь которую проступала едва уловимая кислинка. Бабушка всегда разрешала есть эти ягоды, говорила, что так ушедшие передают привет и благословляют, и только потом, уже взрослым, Павел осознал, что здесь что-то не так.
Он свернул направо и вскоре вышел к “Десяточке” – так назывался местный магазин еще в дни его детства. За эти годы магазин нисколько не изменился. Все та же вывеска, которую давно надо бы подкрасить, все тот же плакат с дородной красавицей, предлагающей “Семечки отборные”, все та же доска объявлений с разномастыми листками бумаги, которые сюда прикололи, кажется, еще в прошлом веке. Если в городе все объявления медленно переползали в домовые чаты, то здесь пока еще было по старинке.
Павел сжал и разжал кулаки. Заходить в магазин не хотелось, но и топтаться тут тоже.
Он вынул “Звездочку”, с трудом открутил крышку. Мазь внутри была нежно-зеленого цвета и пахла свежескошенной травой.
“Ну давай, – ожил внутренний голос. – Давай, смажь веки и ощути себя полным дебилом, который бредит и верит в свой бред!”
– Заткнись, – посоветовал Павел вслух и подхватив зеленоватый мазок на кончик пальца, закрыл глаза и дотронулся до век.
Ничего, кроме легкого пощипывания и прохлады. Павел открыл глаза и увидел обычную поселковую улицу. Никаких бесов, которые лезли бы к нему из-за заборов.
В окне “Десяточки” мелькнул чей-то силуэт, и Павел поднялся по ступенькам и потянул на себя дверь.
Внутри было тускло, словно кто-то повернул невидимый рычажок, и все краски подернуло пылью. Монотонно гудели лампы дневного света, не разгоняя сумрака, покачивалась лента от мух с прилипшими черными трупиками насекомых. На полках теснились банки, бутылки, пакеты; часть магазина была продовольственной, часть отвели под одежду и бытовую химию.
Там, возле большой вешалки с разноцветными детскими одежками, Павел и увидел Лену.
Настоящую.
Когда-то она надела желтую футболку и джинсовые бриджи – сейчас они просвечивали через паутину, которая опутывала девичье тело, и их, наверно, было уже не снять. Лена шевельнулась, поднимаясь навстречу Павлу, и он увидел, как дрогнули паутинные нити, словно пытались остановить ее.
– Привет, – прошелестел неузнаваемый голос, не живой и не мертвый. Лена никогда не говорила так – словно ветер поднялся со дна оврага, подхватил высохшую листву. – А мне сказали, что ты приехал.
Павел куснул костяшку указательного пальца – сильно, до крови, чтобы очнуться от боли. Нет, страшный сон не оборвался – Лена, которой не давали ни жить, ни умирать, по-прежнему смотрела на него тусклыми серыми глазами: где-то там, в глубине, девчонка с неровно подстриженными волосами, бежала по берегу местной речушки и кричала “Догоняй!”
Понимает ли она, что происходит? Осознает ли, что наполовину
