враждебностью; что касалось Джона, то он успел слишком много выпить и теперь явно думал о чем-то постороннем, не замечая ничего вокруг.
Габриэлла так боялась сделать что-нибудь не так, что не могла проглотить ни кусочка. Руки ее дрожали так сильно, что, наливая себе воду из графина, она пролила несколько капель на стол и тут же в испуге покосилась на мать.
– Я вижу, за последнюю неделю твои манеры нисколько не улучшились, – едко заметила Элоиза. – Тебя там что, с ложечки кормили?
Габриэлла только опустила глаза. Отвечать было опасно. До конца ужина она не промолвила ни слова и послушно поднялась в свою комнату.
В детской она быстро разделась и поскорее легла, прислушиваясь к тому, как внизу ссорятся и кричат папа и мама. Гроза, приближение которой она давно чувствовала, разразилась, и Габриэлла была счастлива, что находится далеко от центра боевых действий. Впрочем, это ровным счетом ничего не значило, и, когда поздно ночью за дверью послышались шаги, девочка невольно сжалась в комок, думая, что это мама идет выместить на ней свою обиду.
Когда кто-то осторожно приподнял одеяло, Габриэлла зажмурилась, ожидая первого жестокого удара, но его не последовало. Кто-то стоял над нею, но девочка не чувствовала знакомого запаха духов матери и не слышала шелеста ее платья. Она вообще ничего не слышала и в конце концов, не выдержав томительного ожидания, осторожно приоткрыла один глаз.
– Привет… Ты не спишь? – Это был Джон; он стоял рядом с ее кроваткой и смотрел на дочь с каким-то странным выражением на лице. Только теперь Габриэлла почувствовала идущий от него сильный запах виски, но папа почему-то не выглядел пьяным.
– Я пришел сказать… взглянуть, как ты, – проговорил Джон, и Габриэлла смущенно улыбнулась. Папа никогда раньше не делал ничего подобного.
– А где мама? – спросила она.
– Спит.
Габриэлла с облегчением вздохнула. Боже, это было счастье, короткое, мимолетное счастье.
– Я… мне просто хотелось повидать тебя. – Джон осторожно опустился на краешек ее кровати. – Я очень сожалею… насчет больницы и всего остального. Сиделки сказали, что ты вела себя очень мужественно и что ты умеешь терпеть боль…
Но он и так знал, что Габриэлла умеет терпеть боль, и что она очень храбрая и сильная девочка. Гораздо сильнее его…
– Мне там было хорошо, – прошептала Габриэлла, внимательно следя за выражением его лица. В отличие от Элоизы, Джон не стал включать люстру, и она едва различала его черты в свете яркой зимней луны.
– Очень хорошо, – повторила она и отвернулась, смутившись.
– Я понимаю… – Джон немного помолчал. – Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо… Ушко немного болит, а так больше ничего… Они меня вылечили.
Действительно, вот уже два дня голова у нее совсем не болела, да и стянутые пластырем ребра тоже почти не беспокоили. Впрочем, пластырь ей велели не снимать
