об этом усаче? Он по виду один из тех, кто дурит горожан на рынках, девушек наших портит и наркоту продаёт детям. Вам не приходит в голову такое?
– Пока мне приходит в голову только одно: врач обязан спасать пострадавших и не рассуждать о том, с каким цветом кожи люди имеют право на врачебную помощь, – вспыхнув, ответила Нина Фёдоровна.
– Рудименты социалистического интернационализма. Хорошо, что вы не видели, как такие вот усачи палками гнали мою мать с отцом из солнечного Таджикистана, – ответила врач, – хотя о чём это я? Мы русские, общеизвестно, народ жалостливый и не мстительный.
Нина Фёдоровна внимательно вгляделась в усталое лицо женщины.
– Может быть, миленькая моя, поэтому и не сгинули мы в тартарары до сих пор. И не сгинем, если в сердцах жалость будем беречь для всего живого. Кстати, об «усачах». Что-то мы неблагодарные как-то забывать стали, что они нас во время войны в своих краях приняли милосердно и благодаря этому столько людей наших выжили и не умерли от голода.
Врач устало вздохнула.
– Попробовали бы они тогда, при той власти не принять. Силу они уважают. Когда мы ослабели, они и показали в полной мере свой «интернационализм», а будем ослабевать и дальше, нам и в родном доме покажут этот самый «интернационализм». Да, ладно, чего уж там – проехали. Не болейте, добрая вы душа, прощайте.
В эту ночь Нина Фёдоровна так и не уснула. Только в восьмом часу утра она решилась выпить таблетку седуксена, которым старалась не злоупотреблять, и забылась в тяжёлой дрёме.
Заснул и пёс на полу рядом с диваном. Ушастику снился дачный посёлок в Сосново, где он со своей хозяйкой проводил каждое лето. Снились кошки и собаки соседей дачников, озеро, по берегу которого он любил бегать. А Нине Фёдоровне опять снился сон, что стал часто сниться в последнее время.
Ей снилась она сама, десятилетней девочкой в обтрёпанной каракулевой шубке, крестом перевязанной поверх неё шерстяной шалью, в валеночках и платке. Она видела себя стоящей у буржуйки, а её мать худая, с измождённым мертвенно-бледным лицом, на котором выделялись большие впавшие глаза с чёрными подглазьями, растапливала печь книгами, говоря с ней глухим, потерявшим жизненную силу голосом.
Бросая в печь очередную книгу, мать вначале смотрела на название книги, и коротко рассказывала девочке её содержание. Когда же попадалась книга, которую она не читала, внимательно рассматривала обложку, будто хотела запомнить название и говорила: «А эту книгу, доченька, мы непременно после войны с тобой прочтём, а сейчас мы ей скажем большое спасибо, что она спасает нас и попросим у неё прощения за то, что делаем ей больно».
Мама не дожила до снятия блокады. Она тихо умерла во сне. Отец девочки Ниночки погиб, освобождая Варшаву от фашистов.
Максим, Эдик, Лана
К шоссе Максим вышел, озираясь и нервничая. Он лихорадочно пытался вспомнить, где поблизости в этом районе
