двадцать миль пешего. Скаут опустил в воду нос, попил. Рич перепрыгнул ручей, ощутил боль в правом колене и оставил все сомнения на другом берегу.
Вверх и вниз по первому безымянному хребту, заросшему ольхой и желтой пихтой Дугласа, пахнущей мочой, когда ее рубишь, – древесина второго и третьего сорта. Сейчас даже молодые деревья, выросшие на вырубленных склонах хребта, деревья, которые он мог бы обхватить двумя руками, – чего-то стоили. Его отец в свое время мог бы купить такую древесину за гроши.
Кто бы вообще мог подумать, что эта пахнущая сортиром пихта будет иметь хоть какую-то ценность?
Скаут наклонил голову в ответ на его вопрос.
С дождевика Рича скатывались капли дождя, в утренней темноте ручьи стремглав неслись куда-то вдаль. Вода всегда находит свой путь к океану. До рассвета еще час. К тому времени, как встанет солнце, Рич будет сидеть в битком набитом старом школьном автобусе, трясущемся по изрытым колеями лесовозным дорогам, – очередной понедельник, но сейчас лес принадлежал ему. Низко свисающие ветки превращали тропу в тоннель: олени больше не объедали низко свисающую листву. Влажные резиновые сапоги Рича хорошо гнулись. Вчера вечером он поставил их разогреваться перед дровяной печью: секрет был в том, чтобы не высушивать их полностью, иначе они станут жесткими, как сыромятная кожа. Пора бы ему, пожалуй, купить новую пару – хотя дешевле будет просто подновить подошву.
Мысленно Рич уговаривал Джима Мюллера снизить цену еще немного с тех самых пор, как тот ее назвал, – идея глупая, но удержаться от этого было невозможно. Лес был уделом молодых. В свои пятьдесят три Рич уже пережил всех известных Гундерсенов.
Вчера, когда Карпик дремал у него на спине, придавив его теплой тяжестью, Рич почувствовал прилив надежды – такой тревожный, что ему понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что на самом деле все в порядке. Мать Рича умерла во сне, когда ей было тридцать шесть лет. Отказал клапан сердца.
Он взобрался на второй гребень, а оттуда уже вверх, вверх, вверх, по крутому склону Хребта 24–7. На его покупку уйдут все его деньги до последнего цента. Чертовски рискованная затея. Но когда Рич остановился, чтобы перевести дыхание, и взглянул на древние секвойи, растущие на вершине хребта – еще выше, чем само дерево 24–7, а в нем было триста семьдесят футов, все беспокойство исчезло. Настоящее чудовище, самое высокое дерево на многие мили вокруг, затмевающее даже гигантов Проклятой рощи. Черт возьми, да он бы запел, если бы мог.
Скаут ткнулся носом ему в коленку. Рич принюхался: пахло мокрым деревом и гниющей опавшей хвоей.
Чуешь, старик? Это запах денег.
Рич вдохнул поглубже. Всю свою жизнь он работал на Сандерсонов: сейчас – на Мерла Сандерсона, до него – на Вирджила Сандерсона, а отец Рича – на Джорджа, а дедушка – на Виктора, и так далее, с тех пор, как люди начали валить секвойи. Больше ему работать на Сандерсонов не придется.
Рич
