мирные платья, пришельцы из каких-то других, далеких времен. А у нее еще детская припухлость на лице, она тех времен, по сути, и не знала по-настоящему. Сбросила ватник. Примерила платье. Присела церемонно перед зеркалом, накинула прозрачный оренбургский платок – интересно, что получится. То танцовщицей себя вообразит, то тореро. Диковинное, невиданное зрелище перед нею в зеркале. Она себя такой и не видела никогда. Смотрит вопросительно. Неужели так может быть? Неужели так будет?
Этот эпизод становился в фильме предвестием новой жизни. За окном грохот – бьют наши, уверенно, близко. И девушка, только что сбросившая с себя нелепый кокон блокадного подростка, прямо в этих хрупких туфельках бежала на улицу, на снег, встречать эту победную канонаду.
И сломан тягостный ритм. Прорвана блокада. Как весна, врывается в фильм длинный, упоительный эпизод первомайского вечера с танцами, с оркестром – как до войны. И с таким человеческим братством, какое возникает только в годы больших испытаний.
Так почти эпизодическая героиня романа Николая Чуковского в фильме стала персонажем со своей, очень важной темой: мотив пробуждения в подростке девушки, мотив весны и победы, мотив города, сбрасывающего зимнюю серость и возвращающего себе прежнюю поэзию и красоту, – все это сливалось, чтобы передать настроение людей в преддверии победы, всеобщее робкое, но радостное предчувствие возрождения.
Гурченко в этих эпизодах – как обещание прекрасного. Есть что-то песенное в том, как они с Олегом Борисовым играют сцену свидания на улицах Ленинграда, в этих бесконечных блужданиях по мостам, освещенным призрачным светом белой ночи, в снова и снова повторяющихся, как рефрен, словах прощания, в этих руках, которые не могут расстаться, в этом контрасте ощетинившегося, замершего города – и торжествующего чувства победившей жизни.
Все, чем поразит нас Гурченко через много лет, уже прорастало в этой картине. Но автор романа требовал снять фильм с экрана: ему не нравилось своеволие режиссера. И если после «Карнавальной ночи» рецензии шли потоком, то теперь в печати промелькнуло лишь несколько одобрительных строк о работе актрисы. Серьезного разговора об этой необычной для нее роли тогда не состоялось ни в критике, ни в профессиональном кругу. Роль, на которую возлагалось столько надежд, упала в пустоту, и Гурченко так и осталась в неведении, что этой в картине у нее получилось, а что нет.
ВГИК с его педагогами был давно позади, надо было плыть по киноморю на свой страх и риск. А будет буря – мы поспорим! Фильм Венгерова заставил ее поверить в себя как в «серьезную артистку». С этим задором и вошла Люся Гурченко в новую работу – в экранизации романа Панаса Мирного «Гулящая».
Мелодраматичность фабулы была фильмом многократно умножена. Киевский режиссер Иван Кавалеридзе был не в лучшей форме: уже в сценарии пошли в отходы психологические нюансы, отцежена «литературная вода», остался пунктир трагической судьбы героини. Ушел и воздух
