день, заранее условившись с хозяевами, мы с ним доехали на локомотиве по нашей недостроенной железнодорожной ветке до Хитбриджа, а оттуда пешком отправились на ферму.
Странно и вместе с тем чрезвычайно отрадно было наблюдать, как два человека, жившие до той минуты каждый своей, совершенно особой жизнью, мгновенно сошлись, стоило им посмотреть в лицо друг другу, словно каждый инстинктивно угадал в другом родственную душу. Мой отец был худощав, жилист, ростом невелик; пастор – на целую голову выше, широкоплечий, крепко сбитый, с загорелым и обветренным лицом. Оба не отличались многословием (к пастору это относилось даже больше, чем к отцу), но между ними сразу завязалась непринужденная беседа, и отец охотно согласился пройтись с хозяином по полям. Я словно наяву вижу его перед собой: вот он шагает, заложив руки за спину, весь внимание к словам мистера Холмена, объясняющего премудрости работы на земле; иногда отец почти бессознательно протягивает руку к тому или иному орудию труда и критически его оглядывает; время от времени задает вопросы, весьма уместные, судя по реакции хозяина… После обхода полей мы вернулись на ферму взглянуть на коров, уже загнанных в хлев: с запада приближались черные тучи, предвещавшие снежную бурю, – и тут отец проявил столь дотошный интерес к коровьему телосложению, будто сам собирался заделаться фермером. Он даже достал из кармана блокнот, в который записывал разные механические идеи или замеры, и под заголовком «Корова» пометил для себя: «спина прямая», «морда маленькая», «грудь глубокая» и так далее, и так далее. Устройство для измельчения турнепса ему решительно не понравилось, и он отпустил какое-то нелестное замечание по адресу громоздкой конструкции, а когда мы зашли в дом, сел и погрузился в размышления.
Мать и дочь как раз заканчивали накрывать на стол, и миссис Холмен невесть перед кем (никто ее не слушал) извинялась, что не накрыла в гостиной – в такой холодный вечер там было бы неуютно. Стоило извиняться! По мне, ничего лучше их общей комнаты нельзя было и придумать: в очаге, весело потрескивая, жарко пылал огонь, озаряя небольшое помещение красноватыми отблесками и согревая белоснежный кафель на полу, так что ногам вряд ли было бы теплее даже на прикаминном коврике. После трапезы, пока мы с Филлис оживленно болтали, я вдруг услышал, как миссис Холмен в ужасе воскликнула:
– Что это он удумал!
Обернувшись, я увидел, что мой отец выудил из камина какую-то деревяшку и теперь, дав ей немного остыть, придирчиво осматривает обугленный кончик. Удовлетворенно кивнув, он подошел к буфету, выскобленному до безукоризненной чистоты, и начал что-то чертить на нем своей полуобгоревшей палкой – за неимением под рукой мела или угля. (По-видимому, карандаш, которым он делал записи в блокноте, был для его цели слишком тонок и бледен.) На дверце возник чертеж усовершенствованного устройства для измельчения турнепса, и отец принялся объяснять пастору преимущества своей модели; тот в продолжение всего этого действа только молча
