построение, которое показал мне Ороло, когда я только поступил в концент и всё время плакал от разлуки со старой жизнью. Получилось не сразу, но когда до парнишки всё-таки дошло, я смог сказать:
– Поздравляю! Ты только что решил геометрическую задачу многотысячелетней давности.
– Тогда уже были коврижки?
– Нет, но была земля, которую приходилось измерять, и с ней этот фокус тоже работает.
– Хм, – промычал Дат, откусывая уголок от своей порции.
– Ты хмыкаешь, но для нас это очень важно, – сказал я. – Почему решение, пригодное для коврижки, годится и для участка земли? Коврижка и земля – разные вещи.
Для Дата, которому больше всего хотелось коврижки, разговор стал чересчур сложным, но Корд поняла, к чему я клоню.
– Наверное, у меня тут нечестное преимущество, потому что я по работе много думаю о геометрии. Но ответ в том, что геометрия, она… ну, геометрия. Чистая. Неважно, к чему её прикладывать.
– И оказывается, что то же самое верно и для других теорик, – сказал я. – Ты что-то доказываешь. Потом это доказывают совершенно другим способом. Но ответ всегда один. Кто бы ни обсуждал эти построения, в какую эпоху, что бы они ни делили – коврижку или пастбище, – все получали один и тот же ответ. Истины как будто приходят из другого мира или из другого плана бытия. Как тут не поверить, что этот мир в каком-то смысле существует на самом деле, а не только в нашем воображении! И мы бы хотели в него попасть.
– Желательно не после смерти, – вставил Арсибальт.
– Когда я вытачиваю деталь, я иногда на ней зацикливаюсь, – сказала Корд. – Ночами не сплю, думаю о её форме. Это приблизительно то, что вы испытываете к своей работе?
– В общем, да. У тебя в голове геометрия, и она тебя зачаровывает. Некоторые говорят, что это просто возбуждение нейронов в твоём мозгу. Однако она имеет собственную реальность. И для тебя думать об этой реальности – достойный способ провести жизнь.
Роск (парень Корд) был мануальный терапевт – лечил людей руками.
– У меня был пациент, у которого от неправильной осанки случилось защемление нерва, – сказал он. – Я советовался с учителем по жужуле, без картинок, чисто голосом. Мы долго говорили про нерв, про соседние мышцы и связки, и что надо делать, чтоб устранить проблему, и тут меня стукнуло, как же это странно: мы оба обращаемся к образу – к модели – чужого тела, которая есть у меня в мозгу и в мозгу моего учителя, но…
– Как будто бы в третьем месте, общем для вас обоих? – подсказал я.
– Такое у меня было чувство. Некоторое время оно меня мучило, потом я выкинул его из головы, решив, что у меня просто крыша едет.
– Так вот, оно мучает людей со времён Кноуса, и у нас тут вроде как заповедник для тех, кто не может выкинуть его из головы, – сказал я. – Не для всех, но безобидный.
– По крайней мере после Третьего разорения.
От того, что Роск брякнул это просто так, вышло ещё в
