приступить (он раньше не обдумал этого), и потянул шефа за хвост вниз.
Это уж было слишком для Дицци.
Он уперся передними ногами в стол, чтобы найти точку опоры, и изо всей силы, совершенно не разбирая, кто прав, кто виноват, лягнул задними ногами по воздуху.
Трах… Хрустальная посуда, вазы с цветами, старинное серебро, тарелки, чашки, стаканы – все полетело на пол, где уже до этого очутились Огара и слуга.
Когда Огара медленно поднялся, стирая со своего лица соус от бифштекса и стряхивая воду со своих брюк, то первое, что он увидел – это ядовитый взгляд мистера Стивена Росса.
– Вы никуда не годитесь. Можете убираться.
Огара ушел и – повесился.
В газетах об этом ничего не писали.
Дицци скоро ко всему привык – он пришел к убеждению, что люди еще более упрямы, чем он сам.
По истечении двух недель он уже спал в кровати Томаса Гирна, совершал утренние прогулки, ел артишоки и спаржу, менял два раза в день костюм и посещал заседания главного правления. Правда, он не ходил в церковь, но посылал туда регулярно своего заместителя.
Зато его преподобие Меррик частенько наносил Дицци визиты и затем делился своими впечатлениями:
– Будьте уверены, что наши прихожане могли бы у него поучиться.
Правда, оставалось невыясненным, чему именно могли бы поучиться прихожане у Дицци, но они верили на слово, так как верить есть первый долг верующих.
Мистер Росс был совершенно прав. Самое важное было – пробить плотину.
После неудачи Огара прошения на его место посыпались как из рога изобилия.
И у мистера Уингля сразу появилась возможность производить выбор служащих с величайшей осторожностью, так как только теперь их штат должен был быть окончательно утвержден. Если в первые дни мистер Уингль жаловался, что разноцветная окраска служащих производит недостойное впечатление, то теперь об этом не могло быть и речи.
Желтые служащие были удалены совершенно, черные же были оставлены только для кухни и конюшни.
Все остальные должности были замещены белыми, и мистеру Уинглю, к его радости, удалось даже заместить вакантные должности целым рядом французских безработных аристократов, приехавших из Парижа и севших очень скоро на мель.
Обер-гофмейстером был назначен потомок по прямой линии герцога Монморанси, а корреспонденция была доверена потомку Талейрана.
Особенно гордился мистер Уингль последним приобретением.
– Талейран был отцом французской дипломатии, – говорил он, – а французские дипломаты, как известно, блестящие стилисты.
Новый состав служащий действительно оказался на должной высоте. С какой легкостью они приноровились к новой роли!
Старый вековой обычай – с гордо поднятой головой оказывать лакейские услуги коронованным ничтожествам – облегчил потомкам Талейрана и Монморанси исполнение их обязанностей
