сразу – в мысли.
я не видел, я не понял —
мы лицом к лицу стояли.
мертвой хваткой ухватился,
посмотрел – в ладонях пусто.
распласталась на асфальте.
тихо.
только
боль
медленно течёт в искусство.
боль пройдёт
поцелуем в меня впечатайся,
ты меня в объятия заключи.
заключённая восхваляет каторгу.
то плачет, то кричит.
положи ладонь на горячечную
шею, из неё вздуваются вены рек.
ты на дно меня тянешь якорем,
но мне верится —
оберег.
уберёг, но сама потом – шаг в костёр.
жжёт предсмертная тяжесть грудь.
потуши меня, не хочу гореть,
успокой меня как-нибудь.
ты потрогай гладь мою – не колеблется,
может, я не была живой?
может, жёрновом старой мельницы
перемелется… жар печной
остывал, утыкаясь в каменность
сердца ветреного, твой лёд —
ты погладь ещё,
остро-режущая,
нестерпимая
да пройдёт.
визит к доктору
вычищал тебя редактором своего сознания,
все конвертеры читали тебя ошибкой.
выходил за рамки, столбы, границы и грани.
солнцу грозил, помогло не шибко.
был готов заплатить за прошлого перепись,
за вывод тебя с орбиты моих планет, за выемку
тебя из сейфа сердца. хирург
протянул мне перекись,
говоря: залейте, где болит.
а мне бы – лоботомию.
говорит – запейте или запойте. я сложил полномочия.
обратитесь к завуправкому постсоветским раем.
идите в приемную, возьмите талончик,
встаньте в очередь.
но там божественных копирайтеров разбирают
с такой же скоростью, что и порталы, и телепорты,
очистители памяти и крысиный яд – радикально,
но даже этого почти не осталось. кипит работа.
и я стою в безжизненном приемном отделении,
и у меня все вывернуто, понимаете? всё – вывалилось!
попробуйте подорожник и исцеление щучьим велением.
попробуйте пластырь, клей-карандаш, жидкие гвозди.
сами что-нибудь предпримите – идите, вон дверь, вон выход.
видите, никто не ноет!? и вы не нойте, не Ноев ковчег.
сердце выбросил – какой от него, от сломанного, выхлоп?
приземлилось и утонуло в месиве бахил и чеков.
хохотать вовеки веков
год гораздо больше, чем может вместить
