набережной грохотал обоз.
Шум Лося разбудил, и спозаранку
он снова встал, оправился от грёз.
На голову ведро воды холодной
он вылил из-под крана и свободный,
пальто накинув, поспешил домой,
туда, где Катя обрела покой.
Там вымылся, побрился и оделся.
Привёл в порядок окна и замки.
На Катин шкаф, что в спальне засмотрелся,
прикрыл его. Тепло её руки
На дверке ощутил на миг. Очнулся,
решительно в гостиную вернулся.
Последний взгляд: «Прощай моё жильё.
Когда вернусь, расскажешь про неё»!
Глава четвёртая
Той же ночью
А Маша, Гусева жена, той ночью
ждала напрасно мужа допоздна.
И раз за разом (если пить захочет),
на примус чайник ставила она.
Жил Гусев с Машей в комнате огромной
заброшенного дома. Экономно
в роскошном доме заняли её
и всё хозяйство в ней вели своё.
Во время революции владельцы
бежали и покинули свой дом.
Что можно, всё разграбили «умельцы».
И вот они ютятся в доме том.
На потолке, что тонет в полумраке,
летела женщина, в руке сжимая факел.
Крылатые младенцы рядом с ней
кружат гурьбой немыслимой своей.
Она летит с весёлою улыбкой
средь облаков и золотой резьбы.
Смеялся часто Гусев: «Нет ошибки,
она – хозяйка собственной судьбы!
Вот это баба! Мёртвого согреет!
При теле и детей шесть душ имеет»!
А над просторным ложем был портрет.
Таких людей сейчас и близко нет.
Там был старик с звездою на кафтане,
в пудрёном парике, с поджатым ртом.
«Ну, этот разговаривать не станет,
чуть что не так – растопчет всех кругом»!
И Гусев прозывал его «Топтыгин»,
а Маша наливалась страхом тихим
И на портрет старалась не смотреть.
В его глазах почудилась ей смерть.
От печки через комнату проходит
железная труба – дым из окна.
У полок Маша час, другой проводит.
Еду готовит на столе она.
Готовит скудную еду, как может.
Надеясь лишь на то, что Бог поможет.
Здесь у неё порядок, чистота.
Она здесь и в работе, и в мечтах.
Резная дверь дубовая закрыта.
За ней в двусветном зале жизни нет.
Проёмы окон досками забиты.
Там ветер, крысы, выбитый паркет…
Ждёт Маша у стола. Поют ей песни
шипящий примус с чайником железным.
