такая вероятность невелика, – я специально сгущал краски. Гораздо страшнее другое – главенство короля над церковью. Святейший папа, опьяненный своим могуществом, не разрешает королю развод; король, опьяненный любовью, рвет отношения с папой: все складывается как нарочно для того, чтобы сэр Джеймс и его друзья смогли дорваться до власти. После этого ростки благого будут задушены. Алчность, корыстолюбие, нажива заполнят общество болотной гнилью и заразят его смертельной лихорадкой. В тоске, изболевшись душою, будет вопрошать человек: «Для чего я живу? Где Бог? Где справедливость?» – и не найдет ответа, ибо там, где все измеряется деньгами – нет Бога, и невозможна справедливость…
Я вас спрашиваю, могу ли я принять все это?.. Молчите? Правильно, ответ не нужен. Я сделал свой выбор, а вы делайте свой.
– На что вы надеетесь? – скривился Хэнкс. – О каких ростках благого вы говорите?
– Я говорю о том благе, о стремлении к правде и добру, которое всегда жило в душах людей. Надо только создать условия, при которых семена дадут всходы.
– Только создать условия? – Хэнкс издал что-то вроде короткого смешка. – И кто создаст такие условия?
– Я писал об этом в своих книгах. Есть духовные пастыри, светлые умом и чистые душой. Они бы взяли на себя управление государством и устроили бы такие порядки, при которых люди были бы разделены на разряды в зависимости от своих интересов и природных наклонностей. Каждый разряд трудился бы в своей отрасли для общего благоденствия, а не для личной выгоды и корысти отдельных индивидуумов. Пастыри же с отеческой заботой распоряжались бы делами всего общества, помогая всем его членам развиваться правильно и без порочных отклонений.
Никто не испытывал бы зависти и вражды друг к другу, но если все же нашлись бы субъекты, по каким-либо причинам вносящие хаос в идеальный справедливый порядок, то их бы причислили к преступникам и заставили бы выполнять тяжелые работы, от которых были бы избавлены прочие члены сообщества. Но таких отщепенцев было бы немного, а со временем их совсем не стало бы, потому что на протяжении жизни двух-трех поколений все люди совершенно преобразились бы, и зло покинуло бы нашу землю. Тяжелые же работы стали бы выполнять механизмы, изобретенные умельцами-мастерами.
– Мудро, – сказал Хэнкс. – Механизмы – это мудро. Но где набрать столько добрых и честных пастырей? И согласятся ли негодяи, чтобы ими управляли честные люди; и не перестанут ли честные люди быть честными людьми, управляя негодяями?.. Боюсь, ваши мечтания так и останутся мечтаниями. Восторжествует добро, говорите вы? Если оно и восторжествует, то лишь на Страшном Суде. Вот там никому не помогут ни звания, ни должности, ни богатства.
– Вы сказали, что я слишком хорошо думаю о людях, и в этом моя беда. А ваша беда в том, что вы не любите людей и не верите им, – сэр Томас с сочувствием посмотрел на Хэнкса.
– Если учесть, что это вас, а не меня, посадили в тюрьму, то моя беда ничтожна перед вашей, – жестко ответил Хэнкс.
Сэр
