выдал он, когда сел. – Блин! Холодно тут у тебя! Таким макаром щас наши пирожки заледенеют. Вить? Ты чего такой? Скрытный какой-то, неразговорчивый.
– Ничего, – ответил я.
Я глянул на Шелестова, который пару мгновений смотрел на меня, а потом отвернулся к окну. Зашуршав пакетом, достал пирожок, стал есть. Я же, чувствовал при этом воодушевление. Смотрел на Шелестова, и было у меня такое чувство, будто поймал я мерзкое назойливое насекомое, которое долго портило мне жизнь.
– Знаешь, Витя, а я рад, что с тобой познакомился, – сказал он, быстро съев пирожок и теперь вытирая руки газетой. – Какой-то ты особенный, что ли. Молодой, а люди за тобой идут. Вон, ты даже дядь Егора умудрился уболтать на то, чтобы открыть охранное агентство, а он, старый, етить его, мент в отставке, упирался. А я думаю, хорошо, что он с нами. У него ж в МВД большие связи. В нашем будущем деле будут нелишними. А еще я слышал, что у него даже среди бывших комитетчиков есть друзья.
– Знаю, – буркнул я.
Потом потянулся к плоской крышке бардачка пятерки, открыл. На дверцу тут же посыпались туго уложенные в бардачок кассеты. Музыку я всегда любил. Особенно рок. В основном русский. Решил послушать что-нибудь, чтобы перебить болтовню Шелестова.
– Ого! Витя, где ты их достал? – Спросил Шелестов, рассматривая кассету Наутилус Помпилиус. Альбом “Разлука”.
– По знакомству, – ответил я и забрал у Шелестова кассету.
Достав ее, вставил в свой филипс. Ох, как же гордился я этой своей магнитолой. Немало мне пришлось потрудиться, чтобы ее тогда достать и приладить к своей машине. От этих мыслей на душе стало теплее. Все же, в эти неспокойные девяностые года мы умели радоваться малому. Умели жить на всю катушку.
Я щелкнул плей, и в салоне заиграла песня Взгляд с экрана: “Ален Делон говорит по-французски, Ален Делон, Ален Делон не пьёт одеколон…”
Быстро щелкнув стоп, я перемотал кассету, включил снова. Попал на Скованных одной цепью. Бутусов потянул:
Круговая порука мажет, как копоть.
Я беру чью-то руку, а чувствую локоть.
Я ищу глаза, а чувствую взгляд,
Где выше голов находится зад.
За красным восходом – розовый закат.
– О! Классная песня! – Заулыбался Шелестов.
М-да… Я видел перед собой еще молодого, улыбчивого и, на первый взгляд, доброго Саню Шелестова. Показался он мне жалким, недостойным внимания, недостойным того, чтобы силы на него тратить. Но потом я взял себя в руки, стал держать в голове, какой же мразью он, в конце концов, окажется. При всех ужасах девяностых можно отдать этому времени должное. Люди тогда проявляли себя во всей красе: кто-то оказывался человеком с большой буквы, а кто-то последней мразью. Никакого лицемерия.
Щелкнув замком зажигания, я завел двигатель.
– У тебя дома телефон есть? – Спросил я.
– Нету. Но у соседки, тети Фроси есть, а что?
– Позвонить
