другой.
Добродушный балагур Гум, до этого дня не державший в руках даже рогатки, оказался в самом пекле войны. Верхнюю Эшеру день и ночь «утюжила» грузинская авиация и артиллерия. После налетов там, казалось, не могло уцелеть ничего живого. Война никому не делала снисхождения, и на ее безжалостных весах жизни обстрелянного бойца и зеленого новобранца имели одну и ту же цену. Кровавый Молох безжалостно пожирал и тех и других.
Ибрагиму уже чудился выматывающий душу и вгоняющий в землю вой мин. В ушах зазвучали стоны и крики раненых и умирающих. Не находя себе места, он метался по комнате и всем своим существом рвался туда – к Гуму, на обрывистые берега Гумисты.
«А если тебя убили?!» – От одной этой мысли ему стало не по себе, и нервный спазм перехватил горло. Холодные, мрачные стены давили подобно невидимому прессу, ему было невыносимо оставаться здесь. Горечь и обида гнали вперед и, поддавшись порыву, он выскочил в коридор, скатился по лестнице и остановился на берегу, когда волна окатила фонтаном соленых брызг.
У ног тревожно рокотал морской прибой, пронизывающий северный ветер наотмашь хлестал по лицу, в кроссовках хлюпала вода, но он ничего не чувствовал и не замечал и, словно лунатик, метался по набережной. Ему приходилось разрываться между жестоким выбором: службой в охране Владислава Ардзинбы – того человека, к кому стремился, с кем мечтал быть рядом, и верностью старой дружбе.
В номер он возвратился с твердым намерением при первой же встрече с Кавказом сообщить о своем решении – немедленно отправиться на фронт и там присоединиться к Гуму. Но на следующий день ни утром, ни в обед Кавказ не появился, тогда он решил действовать сам. Комендант, немало повидавший на своем веку, в глубине глаз которого пряталась затаенная грусть, терпеливо выслушал. Он не знал ни турецкого, ни абхазского, но по горящим глазам Ибрагима понял, чего тот хочет, и пообещал включить в ближайшую команду добровольцев, отправляющуюся на гумистинский фронт. Приободрившись, Ибо возвратился в номер и принялся паковать сумку. За этим занятием его и застал Кавказ. Пришел он не с пустыми руками, за плечами висел туго набитый рюкзак. Ибрагим вяло пожал ему руку и, пряча глаза, не решался сказать главного. От проницательного взгляда Кавказа не укрылось его состояние.
– Ибо, что случилось? – насторожился он.
– Я… Я решил… – пытался тот найти нужные слова.
– Чего решил?! Все уже решено!
– Гум ушел на фронт, – убито произнес Ибрагим.
– С кем?
– Не знаю.
– Куда?
– Под Верхнюю Эшеру.
– В чей батальон?
– Если бы я знал, – глухо произнес Ибрагим и положил на стол записку Гума.
Кавказ прочитал, все понял и, смягчившись, сказал:
– Не переживай, с ним все будет нормально, там сейчас тихо. Завтра узнаю, где воюет.
– Вот-вот! Он воюет! А я… – И тут
