было научно доказано. Они подъезжали к Сент-Максиму.
– Приехав к отцу, – продолжал Брюно, – я понял, что с ним что-то не так. Тем летом он смог взять отпуск всего на две недели. Тогда я не отдавал себе отчета, но у него впервые начались проблемы с деньгами, дела его шли не очень хорошо. Позже он все мне рассказал. Он совершенно упустил из виду растущий спрос на силиконовые груди. Посчитал, что это мимолетное увлечение, которое не выйдет за пределы американского рынка. Сглупил, короче. Не было еще такого случая, чтобы мода, зародившаяся в США, не охватила через несколько лет всю Западную Европу, ни единого. А вот его молодой компаньон не зевал, он открыл собственную фирму и переманил большую часть его клиенток, используя силиконовую грудь в качестве товара-приманки.
На момент этой исповеди отцу Брюно было уже семьдесят, и вскоре он скончался от цирроза печени.
– История повторяется, – мрачно добавлял он, позвякивая кубиками льда в стакане. – Этот мудак Понсе (он имел в виду лихого молодого хирурга, из-за которого он разорился двадцать лет назад), этот мудак Понсе решил не вкладываться сейчас в удлинение члена. Говорит, это отдает колбасной лавкой, и вообще он сомневается, что в Европе мужики клюнут. Мудак. Такой же мудак, как я в свое время. Будь мне сегодня тридцать, о да, я бы точно занялся удлинением членов! – Выпалив это, он погружался в мрачную задумчивость и клевал носом. В таком возрасте разговор неизбежно слегка буксует.
В то лето, в июле 1974-го, отец Брюно находился еще в самой начальной стадии старения. После обеда он запирался у себя со стопкой детективов Сан-Антонио и бутылкой бурбона. Выходил около семи вечера, чтобы разогреть готовые блюда, руки у него дрожали. Он не то чтобы напрочь отказался от разговоров с сыном, у него просто не получалось, правда не получалось. На третьи сутки атмосфера сделалась совсем гнетущей. Брюно стал уходить из дому на всю вторую половину дня; тупо отправлялся на пляж.
Следующая часть истории психиатру нравилась меньше, но Брюно она была важна, и ему совсем не хотелось обходить ее молчанием. В конце концов, этот хрен тут торчит, чтобы его выслушать; он ведь платит ему, не так ли?
– Она всегда приходила одна, – упорно продолжал Брюно, – и одиноко сидела на пляже до самого вечера. Бедняжка, ребенок богатых родителей, как и я; семнадцатилетняя толстуха, пышка с застенчивым лицом, слишком бледной кожей и вся в прыщах. На четвертый день, накануне отъезда, я взял полотенце и подсел к ней. Она лежала на животе, расстегнув лифчик от купальника. Помню, я спросил: “Ты тут на каникулах?” – ничего лучше не придумал. Она подняла на меня глаза: конечно, она вряд ли ожидала чего-то искрометного, но, может, все-таки не такой хрени. Потом мы представились друг другу, ее звали Анник. Рано или поздно ей придется встать, и я задумался, что она сделает – попытается застегнуть лифчик на спине или, наоборот, покажет мне грудь? Она выбрала промежуточный вариант: перевернулась,
