у меня возникло ощущение, что у меня стоят за спиной и смотрят мне через плечо. Этот ужас отщепенства я помню до сих пор.
Ужас не потому, что поймают и накажут, а потому, что все люди нормальные, а ты какой-то не такой, ты просто урод, если до такого додумался.
Е. ЧЕРНЫХ: – Да не было такого страха перед КГБ. Я студентом был в Питере в 70-е годы.
М. ДЕЛЯГИН: – Это даже не перед КГБ, а перед собственным отдалением от общества. Но в разных социальных слоях это, конечно, было по-разному.
Е. ЧЕРНЫХ: – Я студентом пел, выпив, «Ни страны, ни погоста» Бродского. Это запрещенное. И никто не боялся.
М. ДЕЛЯГИН: – Запрещенное, но советское, свое. А мысль о том, что социализм – это тоже эксплуатация, это совсем другое…
А бессмысленные запреты игнорировали, не переставая быть советскими людьми, и из советского патриотизма тоже: мой дед воевал, а вы кто? В старших классах учителя запрещали рок – и все из принципа расписывали сумки эмблемами «Metallica» и «AC/DC», даже не поклонники этих групп. А наиболее продвинутые периодически бегали к Макаревичу, благо это было на расстоянии где-то километра от школы.
Было запрещено стричься «под Гитлера», то есть подбривать виски – и многие делали это из принципа. Носили панамы просто потому, что какому-то мракобесу-охранителю взбрело в голову, что немцы такие панамы якобы носили во время войны.
Бреда было много, но, протестуя против этих бессмысленных запретов поведением и всем остальным, люди чувствовали себя все равно советскими людьми – это принципиально важно.
Е. ЧЕРНЫХ: – Поэтому сильного страха не было.
М. ДЕЛЯГИН: – Страх был, но не конкретно перед КГБ. Очень сильный страх был именно перед отщепенчеством.
Е. ЧЕРНЫХ: – Наверное, в Москве.
М. ДЕЛЯГИН: – Здесь тоже все очень делилось по социальным слоям, как и сейчас делится. Безусловно, есть и была «золотая молодежь», которая еще при Сталине над всем этим смеялась. Но в моем кругу было иначе. Например, практически все мои друзья служили в армии, и мысль о том, что можно «откосить», просто не возникала.
И чувство освобождения от страха, даже не осознаваемого, Горбачев породил – я хорошо помню.
Когда мы были еще маленькие, был в гостях, по телевизору показывали то ли «Малую землю», то ли «Целину», и родители, у которых я был в гостях, над ним посмеивались. Но когда мы, маленькие, начали этим родителям подражать, на нас цыкнули так, что я до сих пор помню.
Мы четко ощущали некие табу, к которым нельзя – не «опасно», а именно «нельзя» – даже приближаться.
И вот это ушло, и это правильно, потому что человек создан для свободы, а не для страха. Что пришло взамен – другой разговор. Нынешняя Россия на порядок хуже Советского Союза, но освобождение от страха перед собственной мыслью – это бесспорная заслуга Горбачева.
И второе, что ушло – страх ядерной войны.
Конечно,
