нежелательный звон…
– Что же ты с ними пьёшь? – спрашивала в досаде жена. – Они же того и ждут, чтобы тебя сковырнуть…
– И ты тоже, гадюка, ждешь? – он замахивался кулаком, но она отступала. – А что же мне на тебя, яловую, трезвым смотреть?! – он падал на пол в пьяном изнеможении.
И в другой раз, пребывая в отчаянии, он так же напивался, ругался с женой, судомил её кулаками в спину, а она, чувствуя за собой вину, отвечала ему редко или вовсе от испуга молчала, а потом и совсем перестала призывать к совести.
Наутро за завтраком он был молчаливым и уходил в сельсовет.
Помнится, ещё Мария Мартунина своей дочери называла Антипа кандидатом в женихи, правда, следом приговаривала:
– Ленив Антипка, а парень так хорош, но ленив больно, – и прибавляла: – И вот отец у него был такой же шабутной, только бы гулял цельными днями да бродяжничал…
Екатерина и сама знала, что Антип был не прочь приударить за ней, хотя почему-то её отпугивали его военные галифе и походка праздношатающегося бездельника. Невольно вспоминался ей такой же праздный сын купца, у которого она некогда служила горничной. Вот и в Антипе за версту было не видно хозяйской жилки, поэтому он казался каким-то пустым, причём своими свирепо блестевшими бесцветными глазами взирал на людей как-то отчужденно. И как только его поставили в сельсовет, тотчас стало ясно, что в родной деревне он как будто чужой человек. Собственно, этим назначением Антип отнюдь не важничал, однако, зная, как к нему относятся односельчане, еще больше зачерствел сердцем и откровенно выражал к людям классовое презрение. Когда, бывало, на двуколке он выезжал в уезд, то оставлял вместо себя Наума Дородова, мужика тихого, покладистого, но партийного. Пока Бедин отсутствовал, всё это время в селе ощущалась всеми какая-то приятная вольность, которая сейчас не подчинялась прямому воздействию власти, и людям дышалось легко и свободно, словно из курной избы выпустили весь угарный дым, и все враз ожили.
Но вот от околицы села кто-то усмотрел медленно ехавшего Антипа, и как будто в людях что-то враз надламывалось. А Бедин не просто ехал с усталым видом, он придирчиво-ревнивым взглядом зорко всматривался в подворье каждой избы, стараясь при этом усмотреть возможные изменения в хозяйствах людей, которые могли произойти за его многочасовое отсутствие в селе. «Не начали ли скот тайно резать?» Эта мысль больше всего его занимала, но от неё отвлекали люди, которые в тот момент были на улице. И в том, как одни угодливо с ним здоровались, а другие делали вид, что не замечают председателя и прикидывались крайне озабоченными своими хозяйскими делами, а третьи, завидев направленный на их подворье взгляд соглядатая, быстро уходили с глаз долой, Бедин наливался злобой: «Ишь ты мать твою, как тараканы шныряют, – думал он про себя. – Я их сейчас всех пришибу бумагой об очередном поднятии налога!»
То,
