style="font-size:15px;"> – Папина дочка, – сказала мама, и в ее интонации проскользнула нотка ревности. В том смысле, что папа меня любил больше, чем Жанну. Похоже, что так оно и было. Зато Жанна была несомненной фавориткой у всей женской половины нашей семьи. Она не шпарила ног, не падала в погреб, не вывихивала рук, не отстаивала свою независимость рёвом, как это делала я, да и миловидность свою роль сыграла. Короче, Жанна оказалась гораздо ближе меня к идеалу хорошей девочки.
Может быть, именно поэтому я со всеми своими проблемами обращалась исключительно к отцу. Помню, как однажды лет в семь я обделалась. Дело было так.
Мы во дворе играем в прятки. Вдруг я резко понимаю, что мне нужно в уборную. Срочно. В животе крутит и урчит. Деревянный сортир, единственный на три наших дома и ещё купеческий, далеко на пустыре. Я опрометью бросаюсь к нему, но добежать не успеваю.
Мне казалось, что если об этом кто-то узнает, позор будет на всю оставшуюся жизнь. Прячась за сараями и беседками, я подкралась к нашему бараку, но в дом идти не решилась: очень боялась, что бабушка меня отругает. Но когда увидела папу, выскочила из засады и еле слышно прошептала:
– Папа, я обкакалась.
До сих пор благодарна отцу за его реакцию:
– Ну-ну, успокойся, ничего страшного. Со мной тоже недавно такое случилось. Пойдём, я тебя обмою.
– Папа, не говори никому!
– Ну конечно не скажу! Не беспокойся – никто не узнает.
Никто и не узнал. Даже мама с бабушкой…
И совсем неважно, действительно с папой такое случилось или он это придумал на ходу, чтобы мне не было стыдно за свою оплошность. Бабушка бы со мной так не церемонилась. Ей подобные педагогические тонкости были совершенно чужды. Помню, однажды я, сидя на крыльце, ощипывала курицу, которую она принесла с базара. Не то чтобы я очень хотела помочь по хозяйству, просто занятие это мне показалось интересным.
Курица оказалась блохастая, и по мере её «раздевания» все блохи переселились на меня. Я стала неистово чесаться. Бабушка со словами: «Чого ты чухаешься?» подошла ко мне и, сразу же поставив диагноз, раздела меня догола, поставила в большой медный таз и на виду у всего двора стала обмывать моё тщедушное тело, некоторые части которого я безуспешно пыталась прикрыть ладошками от любопытных глаз всей соседской детворы. Мне было так стыдно, что на глазах выступили слёзы.
– Бабушка, помойте меня дома! (К бабушке у нас было принято обращаться на «вы»).
– Щэ менэ у доме блох не хватало!
Справедливо, конечно. Если на одну чашу весов поместить такую эфемерную материю, как стыд, а на другую блох, то, несмотря на практическую невесомость последних, они явно перетянут. И перетянули.
Был и ещё один «стыдный» случай, произошедший ещё тогда, когда у нас с соседями была общая кухня. Нас с Жанкой заставляли спать днём, причём летом мы спали совершенно голыми. Как-то раз я проснулась оттого, что мне захотелось в туалет.
– Бабушка, мне надо в уборную!
