супруга.
– То-то… не ударьте супруга-то вашего в грязь лицом. К примеру, ежели вас толкнут и скажут «пардон», а вы сейчас – «мерси». Капельдинера-то, что перед музыкантами палочкой помахивает, видели?
– Показывал я ей.
– Этот погрузнее супротив прошлогоднего-то будет. Десять тысяч, сказывают, на свой пай получит. Вот и смотри! Иной и топором машет, а стольких денег за всю свою жизнь не выгребет, а тут на-ткость – палочкой!
– Да ведь ему не за это такие деньги платят. Палочкой помахивать мудрости не составляет.
– А за что же?
– А за то, что когда он был в городе Италии, так папе римской служил.
– Теперь куда?
– Да думаем соловья в парке послушать. А то быть в Павловске на открытии и не слыхать соловья – как будто и неловко…
– А свистит уже разве?
– Так и заливается, говорят. Конечно, погода теперь – кислота, а все-таки… Ну да ведь здесь, надо статься, подсаженные соловьи-то.
– Погода – скипидар, что говорить! Я даве инда продрог весь. Вы в буфете-то толкались уж?..
– Нет еще.
– Так не хотите ли насчет горностаю дербалызнуть? По собачке опрокинули бы. Дамам мороженого.
– Ну вас, Семен Семеныч! И без того холодно, – говорит жена.
– А ты подуй! Да не вдруг ешь-то, вот и не будет холодно! Протискивайся, Спиридон Мартыныч. Что ее, дуру, слушать!
Купцы направляются в буфет. Там теснота и давка. Все столы заняты. Прислуга сбилась с ног, подавая требуемое. Кругом пьяно. Кто-то затягивает песню.
– Оставь, Вася! Безобразно, – останавливают его.
Купцы приснащаются к буфету.
– Вот вам по стулику… Садитесь и ешьте мороженое, а уж мы на дыбах свою порцию глотать будем, – говорят они дамам. – Насыпьте-ка нам, молодцы, парочку двухспальных да редисочку пополам! Сеня! Сеня! Слышишь, как соловей-то свистит!
– Что ты врешь? Это машина!
– А ты думай, что соловей, и благо тебе будет! Ну-ка, с открытием! Соси!
Купцы выпивают и крякают.
– По одной-то, так хромать будешь! Нужно повторить! Сыпьте, сыпьте, неверные! Теперь с букивротцом. Маланиной нас не накормишь? – обращается один из них к татарину-лакею.
– Несходно-с. Нынче лошади-то на конножелезку требуются.
– Сеня! Соловей-то как заливается! Ах ты господи! Самку кличет.
– Да это машина.
– Ну и пущай ее! А ты веруй, что соловей. Ведь тебе все равно… Позвольте! Анна Ивановна! Когда у нас дяденька Захар Игнатьич-то окочурился?
– Одиннадцатого мая два года будет.
– Так вот я этого самого соловья на Волновом слышал. Понимаешь ты, сначала это круглит вавилонами, а потом как затрещит, затрещит, защелкает! Что ж, уж все одно, саданем по четвертой за соловья-то! Ведь без четырех углов дом не строится! Опять, опять засвистел! Ах, бык те забодай!
– Да это, ей-ей,
