завтрак, чтобы сил было много и на обед можно было пойти попозже. Из их кампании все почти доели приготовленную стряпню Рашида, а Азим и Дамир только приступили. В это время, Хуршед, раньше всех вычистивший миску до блеска, снова достал свою продольную флейту. Молочно-белый инструмент со светло-коричневыми прожилками показался Азиму мраморным, но на самом деле она сделана из берёзы мастерами музыкальных инструментов Фалида.
Заметив, как юноша теребит пальцами над дырочками инструмента, все замерли в ожидании ласкающей слух и ещё больше поднимающей настроение мелодии, забыв про остатки еды.
Хуршед опустил голову, поднёс флейту к губам, но вдруг передумал играть на ней. С задорной ухмылкой исподлобья он посмотрел на старика Рахмона.
– Рахмон-ака, вы прожили больше нас. Выдели больше нас. Знаете больше нас. И, наверняка слышали разные песни больше нас, – во всех его словах скрывалась насмешка, которая чётко отражалась в его серо-зелёных глазах. – Может споёте нам одну из них, а я сыграю под неё на флейте?
Остальные поддержали Хуршеда. Даже Азиму стало интересно услышать что-нибудь эдакое из уст рассказчика. Рашиду же эта идея не понравилась. Он огрел Хуршеда недовольным взглядом, но тот не обратил на него внимания – все в выжидании уставились на Рахмона.
Сам Рахмон воспринял это предложение с воодушевлением. Он отодвинул от себя миску и направил задумчивый вид на широкую крону тутовника.
– Да, – протянул старик. – Я слышал много песен и стихотворений. Даже сам сочинил несколько. – Рахмон улыбнулся, вспомнив одно стихотворение. – Я вам спою мою любимую.
Рахмон поправил скрещённые под собой ноги и кивнул Хуршеду, чтобы тот поднёс флейту к губам и приготовился. Старик прочистил горло и начал петь, глядя вниз:
Служил тем и сем вместе с братьями я,
Со временем изменилась суть моя…
Не допев вторую строчку, губы Рахмон сомкнулись в ровной линии, и он смолк. Его глаза заледенели, словно передними встало нечто ужасное, что и вообразить сложно. Старик стиснул пальцы в кулак, а его плечи бросило в слабую дрожь – она осталась бы незаметной, если на него в это время никто не смотрел. Рахмон замер бездыханно на некоторое мгновение, а потом, жадно вдохнув воздух, он резко отклонился назад. В его глазах горел неописуемый страх.
– Н-н-нет! – с дрожащей челюстью вдруг протянул он. – Этот стих не для ваших ушей! – в его голосе полном испуга звучало предостережение.
Упираясь руками о курпачу, Рахмон потянул спину назад. Встав с места, он ушёл в сторону посевного поля. Мотая головой, старик что-то бубнил себе под нос.
Рашид с укором взглянул на Хуршеда, но тот лишь насмешливо ухмыльнулся, переглядываясь с друзьями. Рабочие уже привыкли к таким заскокам Рахмона, но были не против в очередной раз посмеяться над ним. Рашид не одобрял этого, но в их время юноши редко прислушиваются
