несколько дней прошли относительно спокойно. Камелия, как обычно, трудилась по дому и воспитывала детей, а Малус, нехило обобрав казну, праздновал свой триумф. На радостях мужчина забросил дела и теперь не вылезал из таверн, где угощал собравшихся. Словно герой эпосов, удачливый старик купался в лучах славы и восхищения. По-крайней мере, он сам в это свято верил, опрокидывая новую кружку пенного. Все это жутко не нравилось Камелии, но права голоса она не имела. Все, что оставалось – подчиняться. В конце концов, пьяный муж – это по-прежнему живой муж, а значит, все наладится, как только в его сердце поулягутся страсти.
Как ни странно, без труда озолотившись, Малус потерял многое. Среди прочего – тепло домашнего очага, рядом с которым в былые времена собиралась большая семья. Нет, мужчину нельзя было назвать романтиком. Каждый, кто его знал, мог подтвердить: кузнечество – его стезя. Ведь Малус и сам походил на кусок железа: твердый, холодный и тяжелый, в гневе он раскалялся докрасна, поразительно долго и неохотно остывая после. Его невозможно было представить где-либо еще, кроме как за наковальней. Ну, если только за шатающимся столом в прокуренной питейной или в дешевом борделе, что открывал свои двери на закате.
Камелия верила, что муж пресытится славой и успокоится. Ведь шальные деньги могут вскружить голову желторотому юнцу, а не тому, чья борода окунулась в серебро… Но даже тут она жестоко ошибалась. Проклятие настигло Малуса внезапно. В один из будних вечеров… За несколько часов до своей гибели мужчина вышел из дома, вместо жены поцеловав истрепанный платок. Он отправился туда, где о его подвиге слышали тысячу раз. Вернуться обратно ему было не суждено.
Изувеченное тело нашли недалеко от любимой таверны Малуса. Пьянчужки, ведомые нуждой, свернули в переулок, чтобы помочиться. Привыкшие к темноте, но все еще хмельные глаза до последнего не различали крупный силуэт прямо у их ног. Поначалу гуляки решили, что это очередной любитель солода упал без сознания, так и не добравшись домой. Товарищи понадеялись узнать мужчину в лицо, но, наклонившись, с ужасом отпрянули. На влажной от дождя и мочи брусчатке лежал обезглавленный труп. Пьяницы подняли страшный шум, на их крики сбежалась вся округа.
Когда свет керосиновой лампы разогнал темноту подворотни и пролился на несчастного, открылась по-настоящему страшная картина. На истерзанной плоти, словно пропущенной через мясорубку, не осталось живого места – сплошные синяки, порезы и ссадины. Головы куда-то исчезла, но искать ее пришлось недолго. Словно поросший мхом валун, она лежала у противоположенной стены. Искаженное лицо не давало подсказок. Единственное, что помогло опознать покойника – тот самый платок, что маленьким серым уголочком торчал из разбитых губ.
Рассуждения о последних минутах Малуса приводили в оцепенение даже бывалых хулиганов. Каждый говорил свое, но все сходились во мнении – когда смерть пришла за бывшим кузнецом, он спасал платок, а не себя. Его сгубил не кровожадный прохожий, а одержимость вещью.
