его руку и, схватив за мизинец, выворачиваю так, что он скручивается в спираль и начинает орать. Алле-гоп. Я тут же его отпускаю. Борец, мля.
– Ты даже мёртвого заколебёшь, да? – тихонько спрашиваю я. – Ты наверное мазохист, Фриц. Знаешь ведь, что будет бо-бо, и всё равно прёшь на рожон. Нравится, когда тебя наказывают, а?
– Сука, – шипит он. – Сука. Я на тебя заяву написал, ты понял, чмо?
– А ты блатным своим сообщил, что в милиции справедливости ищешь? Ладно, пойду я, а то вот разговариваю с тобой, и ощущение такое, будто рядом с кучей дерьма стою. Отстань, Фриц, не подходи ты ко мне больше. Не приближайся. Я тебя не полюблю. Я по тебе решение принял, менять не собираюсь. Досвидос.
Видать, очень сильно уязвлено его чувство собственной важности, раз он никак успокоиться не может. Да и хрен с ним, думать мне больше не о чем, как о его ЧСВ.
– О! Пропащий явился!
– Егорыч, здорово!
– Ты где пропадал-то?
– Здорово, братан!
– Брагин, привет!
– Здорово, пацаны. Как же я рад вас видеть!
Они все уже здесь, а я чуть припозднился. Сейчас мне Скачков пропишет клистир с патефонными иголками.
Запах спортзала, как запах конюшни – приятным не назовёшь, но родной ведь, как дым отечества, буквально.
– Егор! Это что за херота?! – показывает Скачков на мои ноги, когда я возвращаюсь из раздевалки.
– Полицейский произвол, – улыбаюсь я. – Здравствуйте, Виталий Тимурович.
– Ну ты даёшь! Нет, правда, даже понять не могу, что это.
– Резиновая дубинка.
– Правда что ли? – удивлённо качает он головой. – А ты тренироваться-то сможешь?
– Посмотрим, – пожимаю я плечами.
– Чего?! – сразу начинает реветь он.
– Смогу, конечно! – бодро, как на плацу кричу я.
– То-то! Так, разминаемся, ребятишки!
Сказать сказал, а вот смочь не смог. Тренироваться не получается. Ноги болят, к спине прикоснуться невозможно. В общем, мучение одно. Ну, попадёшься ты мне, Печёнкин. Уж я тебя отделаю. До конца тренировки сижу на скамье и слежу за ребятами. Надо сказать, что прогресс у них уже заметен. Так что молодец Скачков, реально молодец.
– Ну что, не появлялись больше фашисты? – спрашиваю после тренировки. – А то я сейчас Фрица видел.
– Это тот, который в жопу раненый? – уточняет Трыня.
– Ага, он самый.
– Не, не приходили. А ты думаешь, мы ещё не переломили хребет фашистской гадине?
– Похоже нет, блатными меня стращал. Обещал, что я испытаю чувство бесконечной тоски и боли. И что-то ещё в этом роде.
– А ты ему рога не поотшибал?
– Нет, рога не поотшибал. На улице люди ходят, не удобно как-то. Думаю я, что скоро придётся снова бой давать. Как-то не похоже, что человек всё осознал и успокоился. Такое ощущение, что он будет биться башкой в стену, пока не разобьёт либо то, либо другое…
