человека, имеющего дело с заведомо злобным зверем, он погладил Дикаря по руке. – Позвольте мне только…
– Ни за что! – крикнул Дикарь.
– Но поймите, дружище…
– Не раздавайте, а выкиньте вон всю эту мерзкую отраву.
Слова «выкиньте вон» пробили толщу непонимания, дошли до мозга дельт. Толпа сердито загудела.
– Я пришел дать вам свободу, – воскликнул Дикарь, поворачиваясь опять к дельтам. – Я пришел…
Дальше раздатчик уже не слушал; выскользнув из вестибюля в боковую комнату, он спешно залистал там телефонную книгу.
– Итак, дома его нет. И у меня его нет, и у тебя нет, – недоумевал Бернард. – И в «Афродитеуме», и в Центре, и в институте его нет. Куда ж он мог деваться?
Гельмгольц пожал плечами. Они ожидали, придя с работы, застать Дикаря в одном из обычных мест встречи, но тот как в воду канул. Досадно – они ведь собрались слетать сейчас в Биарриц на четырехместном спортолете Гельмгольца. Так и к обеду можно опоздать.
– Подождем еще пять минут, – сказал Гельмгольц. – И если не явится, то…
Зазвонил телефон. Гельмгольц взял трубку.
– Алло. Я вас слушаю. – Длинная пауза и затем: – Форд побери! – выругался Гельмгольц. – Буду сейчас же.
– Что там такое? – спросил Бернард.
– Это знакомый – из Парк-лейнской умиральницы. Там у них Дикарь буйствует. Видимо, помешался. Времени терять нельзя. Летишь со мной?
И они побежали к лифту.
– Неужели вам любо быть рабами? – услышали они голос Дикаря, войдя в вестибюль Умиральницы. Дикарь раскраснелся, глаза горели страстью и негодованием. – Любо быть младенцами? Вы – сосунки, могущие лишь вякать и мараться, – бросил он дельтам в лицо, выведенный из себя животной тупостью тех, кого пришел освободить. Но оскорбления отскакивали от толстого панциря; в непонимающих взглядах была лишь тупая и хмурая неприязнь.
– Да, сосунки! – еще громче крикнул он. Скорбь и раскаяние, сострадание и долг! – теперь все было позабыто, все поглотила густая волна ненависти к этим недочеловекам. – Неужели не хотите быть свободными, быть людьми? Или вы даже не понимаете, что такое свобода и что значит быть людьми? – Гнев придал ему красноречия; слова лились легко. – Не понимаете? – повторил он и опять не получил ответа. – Что ж, хорошо, – произнес он сурово. – Я научу вас; освобожу вас наперекор вам самим. – И, растворив толчком окно, выходящее во внутренний двор, он стал горстями швырять туда коробочки с таблетками сомы.
При виде такого святотатства одетая в хаки толпа окаменела от изумления и ужаса.
– Он сошел с ума, – прошептал Бернард, широко раскрыв глаза. – Они убьют его. Они…
Толпа взревела, грозно качнулась, двинулась на Дикаря.
– Спаси его Форд, – сказал Бернард, отворачиваясь.
– На Форда надейся, а сам не плошай! – И со смехом (да! с ликующим смехом) Гельмгольц кинулся на подмогу сквозь толпу.
– Свобода,
