от двора. Меня приняли за придворного вельможу.
С этими словами поднялся страшный шум, и перед лицом Трико замелькали поднятые кулаки воровского народа.
Но у этих неотесанных людей было такое чувство дисциплины, что никто и шага вперед не сделал: ведь суд еще был не окончен.
– Он не из наших! – голосил Трико, стараясь перекричать толпу. – Вы двадцать лет меня знаете! Кому больше веры: мне или ему – шпиону, должно быть?
Рагастен шагнул к нему и схватил за руку.
– Ты меня шпионом назвал? – сказал он спокойно, как всегда говорил, когда был совершенно уверен в себе. – Проси прощения.
Трико завопил от боли, стараясь вырваться.
Воровская толпа молча во все глаза глядела на них.
Рагастен стоял неподвижно, но его нервы были напряжены до предела. Воровской король еще раз попытался вырваться, пошатнулся и, побледнев от ярости, упал на колени, хрипя:
– Простите, простите…
Толпа затрепетала от зрелища силы, одолевшей другую силу, и радостно затопала ногами.
– Ура! Ура! – кричали воровки.
Манфред поднял руку.
Все снова затихло. Юноша заговорил:
– Братья, однажды лисицы великого прево загнали меня, как молодого волка. Меня приперли к Монфоконской виселице, я спрятался в мертвецкой. Знаете ли, что сделал тогда господин де Монклар? Запер железную дверь, приставил к ней двенадцать сторожей и велел, чтобы я сдох там от голода.
Невозможно представить, какая буря разразилась после этих слов. В адрес великого прево разом загрохотали все проклятья на всех языках Европы.
– Да я бы кишки его сожрал!
– Из его башки да кружку бы сделать!
– На вертеле его поджарить! – раздавалось над грозной, словно судорогой сведенной, тысячеголовой толпой.
– Тогда, братья, – продолжал Манфред, – пришел человек, прогнал двенадцать сторожей, сломал железную дверь и сказал мне: «Иди, ты свободен!» Вот он – тот человек! – указал он на Рагастена.
Снова раздались крики, но старейший из судей поднял руки, и в мгновение ока, как все случалось у этих людей, настала опять тишина.
– Слава этому благородному человеку! – воскликнул старый вор со свирепым лицом, седой бородой и растрепанными волосами. – Слава ему и хвала! У нас, у наших детей, у детей детей наших, из рода в род, через века пусть будет примером его отвага и доблесть. Пусть говорит! Его приход – нам великая честь.
Рагастен, смутившись, обернулся к Трико:
– Что ж, признавайся, прохвост…
– Признание – смерть моя! – вполголоса ответил Трико. – Спасите меня, монсеньер, умоляю!
Рагастен обернулся к необычному суду и уже хотел просить милости королю Арго.
К несчастью для того, кто-то из стоявших вблизи расслышал его слова.
– Он признался! – завопили они. – Смерть ему! Смерть ему!
Мигом Трико оказался связан и стоял на приступке. Рагастен уже приготовился
