дверь.
Сам он тоже выглядел намного лучше, чем всего пару часов назад: страшные ожоги превратились в застарелого вида шрамы, покрытые засохшей коростой, рубцы на лице побелели и истончились, став почти незаметными. Да и сил у него явно прибавилось.
– Изверг этот целитель, вот что я тебе скажу, – заявил маг и поскрёб пальцами грудь.
Только громадным усилием воли я удержалась, чтоб не последовать его примеру – струпья, пришедшие на смену ранам, чесались немилосердно. Так всю ночь в итоге и провалялась, не сомкнув глаз, а днём, в тряской карете, и вовсе не знала, куда деться.
Вечером следующего дня магик снова удостоил «презренных преступников» – то есть нас, – своим визитом. На этот раз его манипуляции принесли облегчение – чесотка утихла, часть струпьев отвалилась, открыв взору чистую розовую кожу. И впервые за всё время, прошедшее с нашего чудесного спасения из Башен, я набралась смелости взглянуть на собственное отражение в тазе с водой.
Лицо было худое и осунувшееся, волосы грязные и всклокоченные, глаза напоминали бездонные провалы, но следов пыток практически не осталось – лишь кое-где на щеках и лбу можно было заметить тонкие полоски не до конца залеченных шрамов. Судя по энтузиазму, охватившему почтенного мэтра-целителя, ехать до столицы осталось всего ничего.
И действительно – на следующий день, едва только на землю пали ранние зимние сумерки, на горизонте поднялись высокие и крепкие стены Скоррде, за которыми виднелись крыши дворцов и усадеб, и возница, спеша поскорее добраться до города, хлестнул лошадей.
Улицы столицы были тщательнейшим образом выметены от снега; праздные зеваки, разодетые один богаче другого, в изумлении останавливались, завидев въехавшую в распахнутые ворота необычную процессию: чёрная тюремная карета в окружении почти почётного эскорта, а следом – обрешечённая со всех сторон телега с закованным в колодки и, разумеется, ошейник, магиком.
Отодвинув закрывающую окно шторку, я, раскрыв рот и не обращая внимания на любопытствующие взгляды зевак, жадно рассматривала такие знакомые с детства улицы: широкие и узкие, прямые как клинок и извилистые, словно виноградная лоза, окружённые плотно прижавшимися друг к другу двухэтажными добротными домами под черепичными крышами или, наоборот, расступающимися в выложенные брусчаткой площади. Живописно усыпанные серебрящимся снегом сады и парки, шумные базары, богатые и вычурные ресторации – суть те же харчевни, но для публики много более почтенной и благообразной. Кан, обычно равнодушный к проносящимся за окном пейзажам, тоже не удержался, отдёрнул шторку со своей стороны и приник к стеклу.
Скоррде был прекрасен на фоне всех прочих имперских (и не только) городов ровно так же, как прекрасна бывает жемчужина в сравнении с обыкновенным, окатанным морскими волнами голышом. Он влюблял в себя с первого же взгляда, словно придворный щёголь, не оставляя увидевшему его ни малейшего шанса остаться равнодушным.
