ясного сознания содержание связанного с ним понятия. Поэтому после того, как установлено, что признается истинным или хорошим в различных областях с осознанием доказательств, эпистемологии остается только исследовать, как то, что признается истинным, может быть подчинено данному общему понятию истинного, тогда как этика может лишь надеяться вывести понятие добра, которое предполагается везде, но остается неясным, из того, что признается хорошим. Но это различие чисто методологическое; если бы обе науки были полными, они одинаково исходили бы из непосредственно очевидного высшего принципа и объясняли бы обилие частных случаев как необходимые выводы из него, или же они исходили бы из частных случаев и могли бы доказать действенность высшего принципа повсюду в них.
Вот и все вступление. Что касается объектов и условий морального суждения вообще, то я думал, что смогу доказать, что в последней инстанции оно никогда не направлено на действия, но всегда только на характер, лежащий в основе этих действий и выводимый из них, принимая во внимание существующие мотивы; и, кроме того, оно не предполагает «свободы воли» в смысле индетерминизма, но, наоборот, весьма решительно детерминизма. Первое особенно ясно из того, что моральная (как и уголовная) ответственность считается приостановленной или уменьшенной везде и только там, где по какой-либо причине (физическое или психическое принуждение, юный возраст, невежество или глупость, одностороннее направление внимания, психические расстройства) умозаключение от действий и мотивов к характеру становится невозможным или ненадежным. И второе можно вывести из первого без лишних слов, поскольку такой вывод, очевидно, может быть сделан только в том случае, если действия, мотивы и характер юридически связаны между собой. Но даже в отдельных случаях мы обнаруживаем, что наша моральная похвала и наше моральное порицание выражаются тем решительнее, чем увереннее мы полагаем на основании поступков данного человека, что в его характере есть сильное преобладание высших или низших наклонностей. Напротив, если определенный поступок не согласуется с тем, что мы знаем или думаем, что знаем о характере агента, мы не приписываем ему этот поступок как неопределенный и «свободный», а считаем его загадочным и требующим объяснения, предполагаем скрытые мотивы и пока воздерживаемся от морального осуждения. Если, таким образом, логическая детерминация поступков характером и мотивами никогда не воспринимается как препятствие в практике морального суждения, а скорее всегда как неизбежное условие возможности этого суждения, то теоретические возражения, которые постоянно выдвигаются против совместимости морального суждения с детерминизмом, вряд ли можно объяснить как-то иначе, чем непониманием смысла этого детерминизма. И действительно, при ближайшем рассмотрении становится очевидным, что в этих возражениях детерминизм везде путают с отдельными его формами,
