должна быть, с одной стороны, физична, с другой – психична – и в то же время, подобно сферическим поверхностям, соответствовать себе, точка в точку, в своих обеих сторонах. Вполне ясно, что означает параллелизм в применении к сферическим поверхностям. Здесь, в самом деле, всякое изменение вогнутой формы обусловливает изменение выпуклой, и это зависит не оттого, что одно изменение вызывает другое, а оттого, что вогнутое бытие тожественно с выпуклым. Далее, параллелизм можно провести здесь до малейших деталей, так как обе стороны определены чисто количественно. Но когда нам говорят, что «подобным образом» обстоит дело с целым миром, или же с человеческим миром, то мы напрасно ищем в нем того момента, с которым могли бы связать идею подобного соотношения. Те особенности сферических поверхностей, на которых основана возможность соответствия между двумя их сторонами, встречаются исключительно в математических фигурах и не наблюдаются ни на одном действительном процессе. Даже тело никогда не имеет двух сторон, которые могли бы считаться параллельными в этом смысле слова, а что это значит, что количественный мир соответствует качественному, как вогнутая сторона сферической поверхности выпуклой? Здесь отсутствует всякое tertium comparationis, и «соответствие» становится пустым словом. До тех пор, следовательно, пока сторонники параллелизма будут давать только образы, где две количественно равные стороны считаются параллельными, всякая попытка уяснить на этих образах параллелизм количественно и качественно определенного бывания должна или привести к неразрешимым противоречиям, или же показать, что психическое именно не может соответствовать физическому в том смысле, как одна сторона математической поверхности соответствует другой.
Это не единственный случай, когда распространенная теория пытается обосновать себя главным образом при помощи образной аналогии, которая совершенно несравнима с интересующим ее процессом. Когда материализм старался сделать приемлемым свой тезис о духовной жизни, как продукте мозга, он объявлял, что мозг относится к духу, как печень к желчи и т. д. В наше время все те, с чьим мнением здесь можно серьезно считаться, согласны между собой, что этот образ годился только для того, чтобы показать невозможность представления о духе, как продукте мозга: каким образом железа выделяет тело, это мы можем понять, но как мозг может выделять нечто такое, что не является телом, остается непостижимым, а, ведь, это именно и должен был помочь выяснить данный образ. Или с образами параллелизма дело обстоит иначе? Чем удачнее в принципе сравнения, которые делают его приверженцы, сравнений с печенью у Карла Фогта? Мы готовы признать, что в них больше вкуса, но что утверждение параллелизма между комплексами атомов и ощущениями понятнее, чем порождение ощущений движением атомов, это вовсе не убедительно для беспристрастного критика. Одно совершенно столь же невообразимо и непонятно, как и другое.
Резюмируем еще раз: если бы психическое следовало мыслить
