Эймунд разбудил Дэвиса и велел потихоньку уехать из замка. Барон переложил все его пожитки из сундучка в котомку, а в сундучок сложил свои драгоценности, привезённые когда-то из крестового похода. Там были и арабские дирхемы и еврейские шекеля и всякие украшения из жемчуга и камней. Это была лишь малая толика того, что было вывезено им из Палестины, потом растрачено, раздарено и разворовано.
Дэвис хотел было отказаться, но отец потребовал, чтобы он забрал эти сокровища из Ховнингхэма и поместил бы их куда-нибудь под выгодный процент. Документы на вклад надлежало привёзти обратно отцу. В этом барон видел единственный способ сберечь своё имущество от расточительных и жадных домочадцев.
Дэвис холодно и поспешно простился с отцом, который украдкой смахивал пьяные слёзы, глядя ему вслед. Юноше хотелось спать и очень раздражало, что среди ночи надо куда-то тащиться в холод и темноту. Раздражала слезливая сентиментальность отца и то, что придётся теперь возиться со всем этим имуществом, хлопотать с бумагами. Эти ценности казались ему бессмысленной обузой. Он укатил в Исторп, невыспавшийся и голодный, проклиная своё чудное семейство.
Ольдерсоны встретили его как всегда радушно, невзирая на поздний час. В доме Уолефа всё было по-прежнему – уютно и хлебосольно, царила рождественская суматоха, которую нельзя было не назвать гармонией. Лился эль, жарилось мясо, гурьбой ходили соседи из Исторпа, Дакуорта и Лоуторпа, горланили песни, травили байки. Окунувшись в привычную атмосферу, Дэвис понемногу начал смиряться с тем, что ему придётся покинуть Оксфорд. В конце – концов, и Патрик тоже окончательно решился принять монашеский сан, а потом сразу вернуться к себе на родину. И перед Инге ему тоже было немного совестно. Она уже больше года его терпеливо ждала.
– Ты совсем не любишь меня! – с упрёком сказала она ему, узнав, что он снова намерен вернуться в Оксфорд, – Любишь своего Патрика! Только и слышишь от тебя – Патрик – то, Патрик – сё. Ненавижу его!
– Ты же его совсем не знаешь! – удивился Дэвис.
– Не знаю и ненавижу! – зло воскликнула Инге и отвернулась от него. Дэвис обнял её сзади за плечи, но она высвободилась. – Небось, таскает тебя этот Патрик по кабакам с распутными девками.
– Я не мешок, чтобы меня таскать, – обиженно возразил Дэвис и добавил уже примирительно, – Я к лету вернусь насовсем, я отцу обещал.
Инге, повернувшись, вдруг порывисто обняла его за шею – Мне страшно, Дэвис, – сказала она уже совсем другим тоном, – в Ховнингхэме назревает что-то очень недоброе. Если ты не вернёшься – случится беда.
Дэвис, конечно, принялся подшучивать над страхами Инге, пытаясь её отвлечь и успокоить. Это ему, как всегда, удалось, но на душе остался неприятный осадок.
Наступила весна. Напряжённость, которую Инге прозревала своим чутким сердцем – разрешилась, когда они
