за Гоженко несколько шагов, что-то лопоча.
Архитектор ускорил шаг и достиг магазина хозтоваров, где приобрел рулон скотча и стильный рюкзачок – он любил красивые и дорогие вещи. Затем Михаил навестил отделение банка, сняв некоторую сумму денег и проклиная сугроб, наваленный прямо у входа: в груде снега посетители протоптали узкую тропу, но это не спасло одежды Гоженко от грязи и реагентов.
Ступени при входе в банк, напротив, были идеально расчищены, и Гоженко недовольно поинтересовался у служащей, отчего бы не убрать и сугроб.
– Это не наша территория, – ответила худенькая остроносая брюнетка, с интересом разглядывавшая клиентов. – Вам платежи или деньги поменять? Долларов нет в наличии.
– Это у многих так, – пробормотал Гоженко. Девушка, на его вкус, была слишком костлявой и верткой.
Совершив еще несколько подобных деяний, Михаил прибыл в один тихий двор. Начинало темнеть. На детской площадке поскрипывали пустые качели. Воробьи, голуби и вороны топтались вокруг пятна зерен, насыпанных пожилой женщиной, очень любившей птиц.
Гоженко поднялся к ней в квартиру. Старуха пила на кухне травяной отвар и слушала радио. В новостях говорили об успехах страны на внешних и тяжелом положении на внутренних фронтах. Она обрадовалась гостю и просила избавиться от пиджака и чувствовать себя расслабленно.
– Ты, наверное, устал, мой мальчик? – спросила она, пытаясь достать чашку, но Гоженко опередил и небрежно добыл чашку сам.
– Не очень, мама, – ответил он. – Как обычно.
– Может быть, ты хочешь что-нибудь выпить?
– Нет.
Бабка пожилой женщины имела отношение к цыганам, и мать имела отношение к цыганкам, и сама она была цыганкой, а сыну досталась от этой крови смуглая кожа. Старуха куталась в серый пуховой платок. Волосы ее были белыми, как снег на вершине горы, а глаза – черными, как ночное море. Она держала дома трех канареек и скворца. Она страдала провалами в памяти, давно сошла с ума, но о птицах не забывала никогда.
– У тебя утомленный вид, – заметила она.
– На самом деле нет, – возразил Михаил. – Я прекрасно себя чувствую. Я принес тебе корм для птиц.
Старуха глядела на него, сама похожая на сову.
– Тебя что-то тревожит, – настойчиво произнесла она. – Пойди в комнату, приляг.
– Я не устал.
Михаил поглядел на ее руки, обтянутые набрякшей, потерявшей эластичность кожей, и вдруг выпалил:
– Стурнин умер. Разбился, выпрыгнув из окна. Как я его понимаю! Мне тоже надоело все до смерти. Уехать бы куда-нибудь…
Он сказал это и испугался – так испугался, что стал оглядываться.
Старуха мешала серебряной ложечкой коричневый напиток, от которого кухня начинала качаться в запахе мелиссы.
