смеется в усы Маннергейм. – Согласен с господином Вержбицким, ваш план – лучший способ свести счеты с жизнью и загубить отряд, но… все-таки в нем что-то есть, и я, пожалуй, его поддержу. К тому же вы – командир, последнее слово за вами. Желаю всем нам удачи!
– Спасибо! Она нам очень пригодится, – киваю я.
Слова барона не доставляют большой радости поляку, на его лбу собираются многочисленные складки, брови хмурятся. Только другого выхода, кроме как согласиться со мной, у него нет.
Ну или сидеть и ждать чуда, например, волшебника в голубом вертолете, который привезет нам в подарок кучу эскимо, а потом заберет на нашу сторону фронта.
– Вынужден подчиниться, но, учтите, вы отвечаете не только за себя, но и за других. И да, оставляю за собой право отметить в рапорте на имя командира полка ваши безрассудные действия, – заявляет Вержбицкий.
Маннергейм шарахается от него, как от обделавшегося японского лейтенанта. Боевые офицеры всей душой ненавидят, когда кляузничают начальству.
Я спокойно развожу руками.
– Разумеется. Поступайте, как велят вам ваш долг и совесть.
– Когда выдвигаемся? – уточняет тролль.
– Тянуть не станем. Ночью, часа в два, снимаемся с места и выдвигаемся на противника. Надеюсь, застанем их врасплох. Желаю вам приятного отдыха, господа офицеры! Как понимаете, ночью будет не до сна.
На этом совет закончен, я делаю вид, что отправляюсь доводить приказ до подчиненных. Отхожу на метров пятнадцать и замираю за огромным валуном. За спиной тут же возникает характерник – все, как договорились.
Встречаю его тихим кивком.
Поначалу поведение Вержбицкого не вызывает подозрений, он просто лежит и дремлет, набираясь сил перед ночным боем. Вид у штабс-капитана абсолютно безмятежный. Глядя на него, так и хочется зевать.
Рядом дремлет барон, глубоко надвинув фуражку на глаза.
Везет людям, никаких тебе забот и проблем, это я тут играю в контрразведчиков – штатный «молчи-молчи» нам не положен, потому и обходимся своими силами.
Внезапно глаза поляка открываются, он медленно приподнимается на локтях, вроде бы непринужденно оглядывается по сторонам, сладко потягивается, трясет головой, бросает взгляд на тролля (Маннергейм храпит так, что птицы на лету глохнут – уж не на его ли храп наводился проклятый летучий демон?!), достает из полевой сумки лист бумаги и начинает что-то писать, положив планшет на колени.
Эх, знать бы, что он там ваяет? И спрашивать неудобно: вдруг любовное письмо…
А вот и нет, любовные письма в тонкие трубочки не сворачивают.
Вержбицкий встает и с непринужденным видом куда-то направляется.
Насколько мне известно, а мне известно наверняка, поскольку это я его выставлял – там находится один из наших «секретов», пара пластунов, бдительно берегущих наш покой. После инцидента с обстрелом я удвоил количество часовых.
– Кажись, началось, – тяжело дышит
