в лицо Энтона, но так и не понял, было это издевкой или дружеским расположением.
Глава встал у парапета и, сложив руки за спиной, уставился на улицу и людей внизу. Пауза затягивалась, Рейн не сдержал нетерпения:
– Зачем вы позвали меня, кир Д-Арвиль?
– Другие практики не задают вопросов первыми. Право быть ноториэсом дает многое, не так ли?
Рейн фыркнул:
– Право?
– Сними маску, – неожиданно сказал Энтон с легким, но выразительным нажимом.
Ноториэс медлил. Стен Черного дома обязательство практиков ходить в маске не касалось – оно появлялось только в городе, но Рейн редко снимал ее даже в здании Инквизиции, это стало привычкой, защитой, без нее он чувствовал себя нагим, открытым окружающим со всем своим прошлым и его грехами.
– Сними, – повторил Энтон. Слова уже отдавали приказом.
Развязав завязки на затылке, Рейн сунул маску в карман и встал правым боком. Это ставшее инстинктом движение не укрылось от главы.
– Повернись. – Практик со скрипом послушался. – Рейн, – добавил Энтон после паузы, то ли как окончание представления, то ли как начало новой мысли.
– Осторожнее, – предостерег Аст. Как и Рейн, он хранил на лице выражение холодного спокойствия, но взгляд бегал по сторонам. – Это не расположение. Ты инструмент.
– Быть ноториэсом – не право, я знаю. – Энтон кивнул. – Что думаешь ты сам? Ты усмирил своего демона?
Вопрос окончательно сбил с толку. Он был проверкой, но Энтону в равной степени мог понадобиться как негодяй-ноториэс, так и вступивший на путь исправления грешник. Какую маску надеть?
– Маску честности, – командным голосом произнес Аст.
Рейн облокотился о парапет и уставился на улицу внизу: рабочий час начался, и клерки разбежались по своим офисам.
– Я? Усмирил? Его усмирили плети, голод и проповеди. Я готов отказаться от кого угодно, лишь бы не знать больше этого.
В сказанном была доля правды, но меньше, чем требовал Аст. После перевоспитания Рейн действительно перестал говорить с ним, даже случайный взгляд на него отзывался в теле болью от ударов. Но рядом не было никого, кто мог поддержать, и он потянулся к демону вновь.
Рейн, вздохнув, продолжил:
– Что я думаю по этому поводу? Ничего. Уже ничего. Я устал от такой жизни, вот и все. Я хочу быть частью общества, но меня не принимают. Что же. Ладно. Это не главное, я должен позаботиться о своей семье. Я хочу двигаться, кир Д-Арвиль, и готов служить Инквизиции, что бы от меня ни потребовалось.
Аст поддержал улыбкой. Рейн и сам хотел улыбнуться, но это не подходило сказанному. Правда с легким привкусом лжи – пусть Энтон видит в нем верного пса, который мечтает о сахарной косточке и ради нее готов к любым командам.
Демон мигом стал серьезен:
– Не заигрывайся. Ты не сможешь так всегда.
Рейн
