ясно. Это ты просто заранее подготовился, подзавёлся. А то я уже недостаточно возбуждаю, новых впечатлений не хватает. Ты и решил добрать. Наперёд. Исключительно для моего же блага. – Затем воскликнула воодушевлённо: – Слушай! А давай я завтра тоже какого-нибудь студентика присмотрю и потискаюсь с ним в аудитории. Для запала. Тоже ради тебя. Ты ведь не против, а?
Эдик стиснул зубы, с шумом выдохнул, прищурился.
– Вижу, с тобой и правда бесполезно разговаривать.
Ну. А она разве не предупреждала? Конечно, бесполезно. И сейчас, и потом. Ничего не изменится.
– Ведёшь себя хуже капризного ребёнка. Как последняя истеричка.
– Ну и отлично, – заключила Света, хотела усмехнуться, но вроде бы только скривилась, как от зубной боли. – Я истеричка, ты двуличный козёл. И зря притащился. – Голос истончился, зазвенел натянутой струной. – Нам явно не по пути.
– Да я уже понял, – вывел Эдик осуждающе-разочарованно. – Насколько в тебе ошибался.
Он ошибался! Он?! Ошибался?!
Нижняя губа всё-таки задрожала, а в глазах защипало уже нестерпимо, ком в горле вырос до невероятных размеров, мешая нормально дышать. И если бы Света попробовала ещё хоть что-то сказать – а сказать очень хотелось, и уже не просто съязвить и ограничиться «козлом» – голос точно сорвался бы, а слова захлебнулись бы во всхлипах и рыданиях.
Эдик пялился в упор, прицельно и въедливо, прекрасно об этом догадываясь, и уголок его рта тоже подрагивал, но не от обиды или отчаяния, а так и норовя выгнуться вверх, чтобы изобразить снисходительную ухмылку. И Света не выдержала: молча и чересчур поспешно развернулась, боясь действительно разрыдаться у Эдика на виду, распахнула дверь, ввалилась в прихожую.
Тут же из комнаты выглянула мама – видимо, волновалась, дожидаясь, чем закончится, и тоже не выдержала – шевельнула губами, готовясь спросить, но Света опередила:
– Пойду голову помою, – выдохнула резко.
Да, точно, да! Именно это ей и надо: смыть с себя всю грязь и мерзость прошедшего дня. А заодно хотя бы на время спрятаться от чужих вопросов и взглядов и всё-таки прорыдаться, но одной, без свидетелей, никого не тревожа и не пугая.
Ей не нужно даже сочувствующих слов. Она уже наслушалась и наговорилась.
Света ринулась в сторону ванной, торопливо заскочила внутрь, заперлась, включила воду на полную и, как наклонилась, дотягиваясь до крана, так и не смогла распрямиться.
Сначала упиралась руками в край ванны, не в силах стоять без опоры, вздрагивала от каждого всхлипа, закусывала губы, чтобы не получилось слишком громко. А потом перестала заморачиваться на то, чтобы непременно удержаться на ногах, опустилась на пол, ткнулась виском в гладкий и холодный эмалированный бок, накрыла ладонями рот и теперь уже закусывала не губы, а пальцы. Но не только затем, чтобы её рыдания не услышали снаружи, а чтобы убедиться – она сама ещё жива, ещё материальна, ещё не рассыпалась на части.
