но Фырка к этому не стремилась. А женщина действительно была сильна, что было трудно предположить, видя её черкающей бумажные листы, или полуодето скользящей по дому и саду. Фырка, пока все заняты, подобралась к лалам поближе. И моментально отшатнулась, испугалась и взлетела на ветку яблоньки-китайки.
Драгоценные камни пылали белым калением. Медовая, в отличии от чертовки, не могла видеть ни анчутку, ни мышек-норушек, ни птичек-синичек, не говоря уже о букашечках. И тем паче, не могла она видеть Сестричек-привычек. А они опустились двумя облачками, золотистым и серебристым, величиной с настольное зеркало каждое.
Вот тут я вынужден дать второе пояснение. Мрачный ковырятель коросты на человеческой душе, Фёдор Достоевский, утверждал, что в России нет веры, одни суеверия, и надо признать – во многом был прав. Читатель может держаться другого мнения, но это его дело, а я лишь подсказал.
Фырка не могла не понимать под чьей защитой находится пепельноволосый, но оцепенела и стала такой незаметной, что не видела собственного хвоста. Медовая же не видела Сестричек, но услышала их разговор.
– Он обессилил, – сказала привычка золотистая.
– Его поборол сон, – уточнила серебристая.
«Наверное, я говорю сама с собой, – решила Медовая. – Дыхание ровное, а пульс едва бьётся, а рука жаркая!»
– Что же делать-то? – спросила она вслух.
– Дай ему живой воды, – предложила золотистая Сестричка.
– Лекаря найди! – посоветовала привычка серебристая.
Медовая побежала в сад, пытаясь собрать мысли. «Живой воды он просил! Колодец! Но у нас нет колодца… У нас скважина и насос. Да! Врача же надо!».
Фырка вся ушла в кисточку собственного хвостика, стала тише шерстинок, даже тише грохота, когда шерстинки растут на нём, то есть, на хвосте, потому как серебристая привычка, воскликнув – «я сама», промчалась в двух локтях от чертовки.
– Чегой-ты вороты нараспашку? – у входа во двор стоял горбатый старик в когда-то изумрудного цвета бухарском халате, прошитом золотистой нитью. На узком вытянутом лице часто-часто моргали пречёрные глаза, а правую сторону спины занимал явственный горб. На левой же лежала плетёная коса из седых волос, спрятанных за багровой, с чёрной каймой девятиклинной шапочкой. Левая рука сухой кистью опиралась на волнистый посох, вернее, на набалдашник в виде синего глобуса. Правая рука пряталась в тёмной варежке, с едва различимым тёмным же узором, и держала белый чемоданчик с красным крестом на крышке.
– Тебя, тебя! – ответили Сестрички-привычки.
– Вы кто? – растеряно, даже ошалело, спросила Медовая и выронила телефон.
– Гыолог, – вдохнув, сообщил старик. – Бывший деревниш партии бекташей.
– Кто-кто? – спросила женщина, окончательно устала и села на траву.
– Сама накарябает на своих листках, потома-ко изумляется, –
