Говорю же, в панике я был, поймал такси и сразу поехал домой.
– Шнякин, здесь в пакете всё по «Кочке»? – безразличным тоном спросил Соколов.
– Д-да, всё, – промямлил Шнякин и для убедительности закивал головой.
Соколов опять схватил его за шкирку и дважды, как нашкодившего кота, несильно ударил лбом о панель машины, приговаривая: – Это для памяти, для памяти полезно! Что же ты, Шняка, другу лапшу вешаешь на уши и больной мозг трахаешь? Так где же она – эта «Кочка»?
– Хватит, хватит, – взмолился Шнякин, – я понял, я дам, дам координаты, я их помню!
– Дай.
Пока Шнякин царапал цифры координат, Соколов соображал: «Значит по голове я, скорее всего, получил из-за этого месторождения, из-за этой «Кочки». Кто? Москвичи? Их три брата – Георгий, Александр и Николай!
Да, Шнякин прав – москвичи не белые, и не пушистые. Когда года четыре назад братья Бачурины вздумали отжать у них отлаженный золотой бизнес, в нашем городке появились два хмурых мужика из Москвы, а уже здесь к ним присоединился третий – из области. Смотрящий. Все трое навестили старшего Бачурина в его кабинете замруководителя районной управы и вежливо с ним поговорили. Младшего Бачурина – полного отморозка, по которому тюрьма давно плачет да всё не сподобится принять, – который со своими головорезами и наехал на москвичей, эта тройка отловила где-то в городе. С ним тоже поговорили. Но иначе. После этого разговора Бачурин младший недели две ходил в темных очках и еще дольше не вылазил из кабинета стоматолога.
После этого Бачурины затаились, прямых выпадов в сторону москвичей себе не позволяли, но и случая напакостить не упускали.
Так кто же? Москвичи? Садануть по голове сотрудника полиции? Сомнительно, но кто знает?»
– А что? Месторождение действительно хорошее? —спросил Соколов.
– Не то слово, лакомое! Золото россыпное, чистое, содержание в кубе породы ого-го! И вода недалеко!
– А чего ты ждал-то столько лет?
– Пришлось ждать. Только я …гм… приобрел… тогда… давно кое-что из фонда, как ко мне заявился Нефедов – геолог, который открыл, изучил и описал «Кочку», и потребовал отдать ему материалы. На ГОКе он их, видите ли, не нашел. Кое как я от него отбоярился, но уходя, он предупредил меня, что если ему станет известно, что кто-то ковыряет «Кочку», то он придет и своим геологическим молотком превратит мои причиндалы в яичницу, а голову перекроит в тетраэдр. Он мог! Пришлось ждать. А этой зимой Нефедов умер.
Соколов покосился на Шнякина: «Что-то подсказывает мне, что этот хорёк не всё мне сказал!». – Состроив зверское лицо, но при этом мягким, вкрадчивым, с подвохом, голосом спросил: – Так ты мне всё сказал? – и резко бросил руку на шнякинский загривок. Тот, упреждая процедуру восстановления памяти, закричал: – Не надо! Щас скажу, скажу!
– Ну так говори, – предложил Соколов, не отпуская загривка.
– По пути домой из такси я позвонил Бачурину
