давая шанс сознаться и избежать наказания. Хочется поддаться этой иллюзии, покаяться, но замечаю, как отец опирается на столешницу, снимает по очереди запонки, что с громким щелчком ударяются о дерево, и понимаю – наказание неизбежно.
Наивная дурочка. Он скорее закопает твой труп на заднем дворе, чем простит, признавая право на ошибку. Ты не нужна им – они видят обузу, позор рода и мечтают об избавлении.
– Ничего, отец. Пустяки не заслуживают твоего внимания.
– Ты считаешь ножи Мидерии это пустяк? – Он закатывает рукава рубашки, наблюдая за процессом.
– Не думаю, что они настолько важны, чтобы отвлекать тебя от дел. При удобном случае, я бы рассказала. – Ложь. Он в неё не поверит.
Он закатывает второй рукав и опирается ладонями на стол, сжимая столешницу, переводит взгляд на меня. Смотрит исподлобья, не моргая, будто ждёт ошибки, лишнего движения, чтобы напасть и уничтожить.
– У тебя была возможность сейчас рассказать о них. Скажи, Эмирия, мы с матерью учили тебя врать?
– Нет. – Сжимаю челюсть, напрягая мышцы, мысленно готовясь к резкой пощёчине.
– А подвергать семью опасности? Ты же знаешь, что элиассы изъяли у студентов, а недостающие будут искать.
Как иронично, он печётся о безопасности семьи, но с таким наслаждением ломает нам пальцы, выкручивает суставы. Ах, да. Мы жалкое отродье – пятно на великом роде. Так ты любишь повторять, отец?
– Они за мной не числятся – у меня их не будут искать.
– Твой наставник, Джингс, может изменить ситуацию в любую минуту. Из-за тебя нашей семье придётся участвовать в восстании. – Он говорит медленно, растягивая слова, вдалбливая их в сознание.
– Осмелюсь предположить, что закрытие академии огорчило вас. – Тщательно подбираю предложение, боясь разозлить его. Неверное слово, интонация и он сорвётся, впечатывая меня в спинку кресла.
Не успеваю моргнуть, как его рука сдавливает горло, пальцами впиваясь в кожу, давя на трахею. С губ срывается хрип, жадно хватаю воздух, но не могу его проглотить. Чувствую нарастающее давление на виски и глаза, будто череп зажало тисками, и он скоро лопнет.
Нельзя отталкивать его, попытаться спасти себя и проявлять сопротивление. Даже шевелиться опасно, иначе он убьёт меня.
– Свою тупость оставь при себе, – сквозь зубы, шепчет он, сжимая ладонь сильнее. – Когда тебя взяли в академию, мы обрадовались, что ты больше не будешь нашей проблемой. Представь, какое огорчение мы испытали, когда тебя вернули? – Он отталкивает меня, впечатывая затылком в спинку кресла, а я рефлекторно сжимая глаза, готовясь к боли, но кожаная обивка смягчает удар. – Когда объявили о закрытие и бунте, я надеялся забрать твой труп, но ты вернулась живой назло нам и ещё стащила эти грёбанные ножи. Наш род не должен быть замешан в подобных делах. – Он хватает меня за волосы, стаскивая на пол, тянет вверх, и я чувствую, как кожа головы отходит от черепа. Пытаюсь ухватиться за стол, смягчить боль, но отец
