связки, весь я со всем своим, таким богатым, прошлым – все было воплощением грязи и фальши рядом с чудесной мистерией звуков, легких, серебряных тонов. Нет здесь места научным рассуждениям, есть настроение, есть сокровенная беседа чувств, которых не должна касаться наука. Размышлять я буду, но этим только врежу́ себе…
Юрек уселся в креслице Хельки, за ее столик. Хелька смотрит на Юрека. Она не думает, нет, – она лишь чувствует. Сожалеет о долгих минутах, когда сидела за этим столиком одна, вдали от детей, наблюдая за ними. Но все это уже прошло и не вернется. Она покинула свое тихое гнездышко. Сколько пришлось перетерпеть! – но и это позади. Теперь там сидит Юрек, тот самый Юрек, который толкнул ее на днях. Хелька его прощает, уступает ему свою тихую гавань, свое убежище. Ей жаль того, что больше не вернется.
Они отнимают у нее кубики: Хелька робко возражает, зная, что жизнь жестока и все напрасно, но бежать не хочет. Здесь важны не слова, а тихий и грустный голос, выражение лица, поза. Никакой актрисе не удалось бы так убедительно молить о помощи, пощаде и сострадании. До чего же гениальна природа, которая способна превратить трехлетнего ребенка в олицетворение просьбы. А слова? Такие прямодушные: «Ханя, пожалуйста, не бери мои кубики».
Ханя-жизнь не знает жалости – хватает кубики. Последним оставшимся кубиком Хелька бьет Ханю по голове. Боится, что та даст ей сдачи. Обратите внимание на драматические ноты в троекратном «На-на-на!», когда она сует кубик Юреку. Так умирающий знаменосец отдает знамя случайному солдату – лишь бы уберечь от рук врага.
Юрек, пассивный свидетель этой сцены, взывает ко мне – охрипшим от переизбытка чувств голосом. Он вступается за девочку, у которой отобрали все, которую обидели, а он, держа ее последний кубик, пребывает в полной растерянности. Обращаясь ко мне, Юрек дает понять Хельке, что сочувствует ей, поддерживает ее и осуждает Ханю.
Ханя поняла. Получив кубиком по голове, она только легонько потирает ушибленное место – и даже не помышляет о том, чтобы дать сдачи. Чувствует себя виноватой – возвращает кубики, отдает больше, чем взяла, и извиняется перед Юреком.
В записи я предпочел опустить жесты, движения (да и попробуй их передать), записывая только слова, чудесные в своей простоте и с такой выразительностью повторяемые.
Хелька трижды повторяет «на», отдавая Юреку кубик, Юрек дважды повторяет, что Хелька теперь не может строить, Ханя дважды – что отдала кубики. Мне кажется, автор и актер достигают большего драматизма повторением одного возгласа, нежели длинной тирадой. «Мама, мама!», «У меня нет дочери, больше нет дочери!», «Я невиновна, абсолютно невиновна!» – это способно произвести сильное впечатление. Думаю, стоит обратить особое внимание на повторы в детской речи. Они наверняка очень часты.
Сцена эта порождает во мне множество мыслей.
1) В мире чувств дети гораздо богаче нас – они думают чувствами.
2) Если даже описывая эту сцену, я совершаю над собой насилие, чем было бы мое вмешательство? «Ханя, отбирать нехорошо – отдай», «Хелька, драться нехорошо – извинись»…
3) Какая же замечательная школа жизни для детей –
