грызла его время от времени, он даже стал все реже и реже собирать дань. Через 2 года мать Сережи умерла, и Таисия взяла его к себе на попечение, периодически прикладываясь к бутылке.
Дружба народов и при СССР дышала на ладан. А после распада навеке сплотимого и нерушимого союза национальные различия стали первым поводом для того, чтобы вцепиться друг другу в глотки. В процесс этот был вовлечен и Петр: Зимой он часто катался с друзьями на катке. Он не любил играть в хоккей с большинством, так как в самом конце нужно было убирать коробку от снега. В это время он, обычно, сваливал под шумок снегоуборочных лопат, делая вид, что играет в догонялки. И дома грел свой отмороженный красный нос. Но порой находится человек… который подобно кривой шляпке торчящего из пола гвоздя впивается в равнодушную ногу, порой оставляя след на всю жизнь. Бывает это легкий укол или кровоточащая рана. Зависит от осторожности индивида.
– Ефремов! – подкатил Тигран к троице друзей – ты уже какой раз увиливаешь от уборки катка?
Эго Пети зацепилось за слово «Увиливаешь». Увиливаю? В смысле я увиливаю? Я и не должен ни хера, чтобы увиливать. Он произнес эти слова вслух.
– Но ты же, как и все остальные катаешься тут. Все убираются и потом пользуются чистым катком. А ты что особенный какой-то? – с армянским акцентом недовольно высказал Тигран.
Поникнув головой, Петр хотел уж было пристыдиться этими вполне справедливыми словами, однако его маленький внутренний имеющий по русскому языку трояк патриот уловил акцент. Еще с самого детства он слышал армянский язык, который внушал ему страх перед неизвестным: казалось, немытые гости затевают что-то неладное, прикрывая свои коварные планы неизвестным языком, они могут говорить что угодно, даже оскорблять тебя, а ты и не поймешь… Глаза перевели взгляд с коньков на лицо и разглядели в нем армянские черты: Этот отвратительный большой нос, смуглый оттенок кожи, маленькие черные глаза; все это было так не похоже ни на него самого, ни на людей, обыденно его окружавших, и вызывало в нем глубочайшее непреодолимое отвращение, он сразу вспомнил обезьянок из зоопарка, которые выпрашивают у тебя банан. Человек, стоящий перед ним, в его глазах лишь отдаленно напоминал такового. С человеком можно договориться, каким бы он не был, но с животным договориться нельзя, оно просто не понимает цивилизованной человеческой речи, оно только и может приехать в твою страну и издавать странные звуки именуемые языком, скрывая тем самым аналогичное отвращение и неуважение к человеку и его.
– Ну, так что, Ефремов? – не унимался Тигран.
Петр увидел, как за супостатом наблюдает целая орда таких же. Оглянувшись за спину, он почувствовал, что русских на коробке не меньше. Поднимая груз последствий и преодолевая страх расправы со стороны ига, он громко, в надежде быть услышанным белым братством, сказал: «Я живу в России, и какой-то чурка мне не указ, так что свободен!»
