представила, как они тянутся позади по полу при ходьбе, подобно шлейфу.
– Я не уверена, – произнесла я нерешительно.
– Тебе не нравится? – вопросила она.
Мне не оставалось ничего, кроме как признаться.
– Это слишком.
– Это – мое лучшее платье. Надевай или я обижусь.
Улыбнувшись, обнажив белоснежные зубы и взмахнув густыми ресницами, она протянула без малейшего намека на доброжелательный тон:
– Со мной лучше дружить.
Валентина была драконом – древним существом, внутри которого полыхало горячее закаленное пламя, о чем она с удовольствием напомнила лишний раз. А я отчетливо распознала угрожающий сигнал. Наверное, разумно остерегаться Валентину не меньше, чем ее брата – Константина. Ведь что-то было в ней противоречивое.
Возражать более я не собиралась, и молча позволила ей пропасть в соседнем помещении, кажется, в ванной.
Я не задавалась вопросами, как она набрала ванную, но точно знала, как именно подогрела воду, которая почти закипела – то, что как раз сейчас нужно.
Убедившись, что предоставила все необходимое, Валентина сообщила, что оставит меня ненадолго, и когда дракониха сделала несколько шагов по направлению к выходу, я, удивляя саму себя, схватила ее за руку, останавливая.
– Та девушка, – произнесла я, взяв ее ладонь в свою, – полудракон. Она умер… Ее больше нет.
Валентина резко обернулась, глаза блеснули лиловым.
– Роксолана?
Я кивнула, не разжимая пальцы. Валентину не смущало прикосновение человеческой незнакомки, появившейся в ее доме.
– Плохо, – выдохнула она. – Очень плохо. – И добавила, обращаясь больше к самой себе: – Он не сказал мне. Впрочем, как обычно в ситуациях, которые для него важны.
Видно, что Валентина растревожилась. Эта взбалмошная, казалось, легкомысленная девушка оказалась более, чем уязвимой. Но за кого она переживала? За Роксолану? Была ли жизнь полудракона тоже для нее ценна? Либо беспокоилась за Яна, который за несколько минут до появления в замке попытался принять абсолютно беззаботный вид, словно не терял подругу, словно в его душе царил покой, словно ничего не случилось.
Валентина знала собственного брата несравнимо дольше, чем я, но мне тоже хорошо известна излюбленная привычка Яна – никого не пускать внутрь закрытой на замок души. Он мог сколько угодно быть общительным, искренним и даже открытым в чем-то, но были вещи, о которых он никогда и никому не собирается говорить. Или не решается слишком долго.
Он всегда без конца отшучивался, прятался за маской легкости и безразличия ко всему. Интересно, это было врожденным или воспитанием?
– Он любил ее, знаю, – шепнула я.
– Любил? Ян? – встрепенулась та, удивившись. Будто «любовь» –
