словах не было никогда ничего обидного по отношению к другим народам, которые осознанно вошли в Российскую империю, были соратниками в строительстве государства, были верными ему, защищали его от внешних врагов. Но, тем не менее, говорил и, мне кажется, это можно повторить сегодня, что русские государственные институты должны быть русскими по духу. В них, безусловно, должны иметь представительство все народы Российской империи со своими интересами, – но не в той мере, в какой это делало бы их вершителями судеб собственно наших русских. Это замечательный тезис, который тоже нужно усвоить всем реформаторам, которые кричат о том, что ни нация, ни народ не являются сегодня субъектом мировой истории и вообще исторического процесса.
Мы видим, как после Столыпина, после Октябрьской революции в большевистской марксистской доктрине, очень обоснованной и развитой по-своему, системной, безусловно, движущей силой, так сказать, протагонистом мировой истории, субъектом исторического делания была объявлена вненациональная, транснациональная общность – класс.
Мы видим, как в девяностые годы, в конце двадцатого века то же самое: опять не нация – движущая сила мировой истории, а индивид, гражданин мира, со своими правами человека, не связанными никакими узами с собственной цивилизацией. Это роднит вульгарно-либеральную доктрину в ее последнем, разумеется, нашего времени, выражении с марксистской и большевистской. В то время как классические либералы конца девятнадцатого века, возможно, перевернулись бы в гробу, услышав многие критерии сегодняшней демократии и прав человека, особенно когда символами таких прав и свобод становится не свобода к творческому проявлению сил своих, а свобода различных парадов и свобода объявлять норму ничем не лучше, а равной извращению. Элита – народ, русский народ был в корне – Столыпин в это безгранично верил.
Одни цитаты из его речей – а по свидетельству современников, он зажигал аудиторию, – свидетельствовали о том, что там нет ни грани фальши, ни грани политической конъюнктуры. Это убежденность человека в своей правоте, в своем служении.
Я в фигуре Столыпина сегодня ищу символ почти недосягаемой высоты отношения к своему государственному долгу. Отношение к власти как к служению, колоссальной ответственности за то наследие, которое передано этой власти предыдущими поколениями на сегодняшний день, и за будущее, – такое отношение для нас тоже должно быть уроком, примером и, наверное, труднодостижимым пока идеалом.
В каких условиях могут проводиться реформы такого масштаба и такой глубины, как видел их Столыпин?
Во-первых, когда мы оцениваем его опыт и сравниваем с концепциями сегодняшнего дня, – сегодня перед нами опять стоит проблема модернизации. Модернизация – это не создание отдельных научных центров (кстати, по отдельным научным направлениям и достижениям науки в советское время у нас не было недостатка в выдающихся ученых, в выдающихся достижениях). Дело не в этом. Дело в том, что ровное развитие
