головой к спинке вагона и уж больше не выговорила ни слова.
Глафира Семеновна стала приходить в себя. Она тяжело вздохнула и покрутила головой. Через минуту она вынула носовой платок, отерла влажный лоб и взглянула на мужа. На глазах ее показались слезы, до того ей было досадно на себя. Муж подмигнул ей и развел руками. Затем она попробовала улыбнуться, но улыбки не вышло. Она кивнула на отвернувшуюся от них усатую даму и опять тяжело вздохнула. Николай Иванович махнул жене рукой: дескать, брось. Они разговаривали жестами, глазами. Собачонка, лежавшая на коленях усатой дамы, видя, что Николай Иванович машет руками, опять зарычала. Усатая дама, не оборачиваясь, слегка ударила ее по спине.
– Вот дьявольская-то собачонка! – прошептал Николай Иванович, наклоняясь к жене.
Та ничего не отвечала, но достала из саквояжа флакон со спиртом и понюхала спирт. Очевидно, она волновалась.
– Успокойся… Все уладилось… – опять шепнул муж, наклоняясь к ней и кивая на усатую даму. – Спит, – прибавил он.
– Как обманулись! В какой переплет попали! – прошептала наконец и Глафира Семеновна.
– Еще смирна она. Другая бы как заголосила, – отвечал супруг шепотом и опять махнул рукой.
Махнула рукой и супруга, несколько повеселев, и принялась есть грушу в свое утешение.
Покончив с парой груш, она стала дремать и, наконец, улеглась на диван, поджав ноги. Клевал носом и Николай Иванович. Вскоре они заснули.
Когда супруги Ивановы проснулись, поезд стоял. Дверь их купе со стороны, где сидела усатая дама, была растворена, но ни самой дамы, ни ее собаки не было. Не было и ее вещей в сетках. Шел дождь. Завывал ветер. По платформе бегали кондукторы и кричали:
– Bayonne! Bayonne!
– Что это? Уж не приехали ли мы в Биарриц? – спрашивал жену Николай Иванович, протирая глаза.
– А почем же я-то знаю? Надо спросить, – отвечала та. Но спрашивать не пришлось. В их вагон вскочил обер-кондуктор в плаще с башлыком, спросил у них билеты, отобрал их и сообщил, что через пятнадцать минут будет Биарриц.
– Ну, слава богу! – пробормотала Глафира Семеновна. – Скоро будем на месте. Но какова погода! – прибавила она, кивнув на окно, за которым шумел дождь.
– Каторжная, – отвечал муж.
– А усатая ведьма провалилась?
– На какой-то станции исчезла, но на какой, я не знаю, я спал.
– Да и я спала. И как это мы не могли понять, что эта усатая морда русская!
– Да ведь она притворилась француженкой. Даже собачонке своей сказала по-французски: «куш».
– С собаками всегда по-французски говорят.
Глафира Семеновна суетилась и прибирала свои вещи, связывала ремнями подушку, завернутую в плед.
Поезд опять тронулся. Николай Иванович опять вспомнил о Коньяке.
– Ах, Коньяк, Коньяк! – вздыхал он. – Какой город-то мы мимо проехали! О Бордо и Ньюи я не жалею, что мы в них не заехали, но о городе Коньяке…
– Молчи, пожалуйста.
