будто она – давно потерянная дочь Амакойи, богини воды, у которой торс женщины и зеленый чешуйчатый хвост вместо ног. В другие дни, когда мама выходит из себя, я воображаю, будто она на самом деле дочь бога Тиембу, повелителя великих западных пустынь.
Сегодня мама несет на голове глиняный кувшин с длинным узким горлышком и толстыми ручками по бокам, похожий на женщину с руками на поясе. В это время дня жара удушающая, у мамы на лбу собираются маленькие капельки пота, они блестят на ее темно-коричневой коже, но мама все равно двигается, как опытный танцор, гибко и текуче. Заметив, что я за ней наблюдаю, она улыбается:
– Все в порядке, Бинти?
Я собираюсь кивнуть, но тут же спохватываюсь. Я ведь тоже пытаюсь удержать на голове кувшин. Он меньше, чем у мамы, но нести его так же сложно. Я осторожно ускоряю шаг, чтобы идти не следом за ней, а рядом, а потом подстраиваюсь, чтобы шагать в такт. Голову прямо, плечи назад.
Я хочу быть как она.
Ноздри заполняет запах свежих фруктов – мы идем дальше, по улицам Кази, маленького жилого района, выделенного для сборщиков урожая и рабочих. Здесь живут бедняки – но это заметно только опытному взгляду. На углу одной из запыленных улиц, мимо которого мы проходим, молодой мужчина продает варенье и маринованные овощи, но только по-настоящему внимательный человек заметит щербинки на некоторых банках. Женщины разного возраста сидят на обочине и болтают. Некоторые из них продают дешевые вещицы и еду, другие держат между коленями извивающихся детей, расчесывая, закручивая и заплетая волосы во всевозможные прически. Здесь, в Кази, хорошие плетельщики причесок, но лучшие работают на рынке.
Мне нравится рынок.
Когда мы доходим до границы района Кази, воздух меняется. Мы вливаемся в поток людей, которые направляются к центру города. Лкосса никогда не будет такой, как прежде, до Разрыва, но это по-прежнему центр экономики и торговли для всего востока. Я вдыхаю и на этот раз не просто ощущаю смесь запахов приправ, сложенных в мешки в лавках. Я буквально чувствую вкус тмина, иры[4] и черного кардамона. Мы следуем естественному течению толпы, пока оно не выносит нас к самому сердцу рынка. Здесь множество людей – фермеры, горшечники, купцы, – и продают они все, что угодно. Здешний шум – как особая песня, хор возгласов, смеха. Жизни.
Мы пробираемся мимо лавок, пока не достигаем городских колодцев. К ним выстроились очереди – все ждут возможности набрать воды. Мама тихо вздыхает.
– Много времени не понадобится, – обещает она. – Скоро мы уйдем отсюда. – Изящным движением она стирает ладонью пот со лба, и я замечаю браслет на ее руке. На самом деле браслет — это громко сказано. Он не красив – дешевое серебро, из которого он сделан, потемнело, края выдают грубую отливку, но я понимаю – она носит его не ради красоты. Мамин браслет – не украшение, а способ идентификации. Такие, как она, дараджа, должны носить его всегда. В такие моменты, когда смотрю на мамин браслет, я вспоминаю, что она вовсе не полубог. Ее смертность – часть ее, как крылья – часть ласточки.
Разновидность пряности, которую делают из ферментированных плодов паркии африканской. –
