разлилась по всему лицу, обжигая щеки и шею. Запах был химический, едкий, острый.
Роуз билась и вырывалась, сражаясь со своим мучителем. Лягала его обеими ногами. Ее вырвало прямо на кровать. Но Гарднер не отпускал, плеснул на нее снова. Девушка попыталась отвернуться, чувствуя, как жидкость вновь растекается по лицу. На этот раз попало в глаза. Роуз перестала видеть. Глаза горели.
От двери раздался гневный окрик Мюррея:
– Отпусти ее!
А в следующую секунду Роуз оказалась свободна. Душераздирающе крича и цепляясь за покрывало, она корчилась на постели и безуспешно силилась вытереть лицо и глаза.
Рядом слышался шум борьбы, треск мебели. С оглушительным звоном разбилось зеркальное трюмо.
– Роуз, это я. – Мюррей подхватил девушку на руки и бегом понес прочь из спальни и вниз по лестнице.
Издали слышался звук приближающихся сирен.
– Мюррей, я ослепла, – всхлипывала Роуз. – Мюррей, горло горит.
Роуз очнулась в реанимации: на глазах плотная повязка, горло невыносимо болит, руки привязаны, так что даже не пошевелишься.
Рядом находились тетя Мардж и Мюррей. Они отчаянно пытались связаться с дядей Лестаном, ни на миг не прекращали попыток. Они отыщут, непременно отыщут его!
– Я ослепла, да? – хотела было спросить Роуз, но не сумела издать ни звука. Грудь разрывала ужасная боль.
Мюррей заверил девушку, что Гарднер Пейлстоун мертв. Погиб в ходе драки с Мюрреем, от удара по голове.
Уголовное дело было в два счета закрыто – все совершенно ясно: попытка убийства и самоубийства. Ублюдок (Мюррей иначе Гарднера и не называл) уже поместил в Интернете прощальную записку, в которой недвусмысленно сообщил, что намерен подарить Роуз «горящий болиголов» – образ из стихотворения его любимого Уильямса. Заканчивалась записка стихотворением, в котором он просил смешать их бренный прах. Тетя Мардж велела Мюррею замолчать.
– Мы найдем дядю Лестана, непременно найдем, – пообещала она.
Роуз поглотил смертельный ужас. Она не могла говорить. Ничего не видела. Была не в силах даже просить о помощи, даже рассказать, как ей больно. Но дядя Лестан приедет. Приедет! О, как же глупо с ее стороны было влюбиться в Гарднера, доверять ему! Роуз было стыдно за себя, очень-очень стыдно – так же стыдно, как много лет назад в карцере «Приюта Дивной Благодати». Стыдно, невыносимо стыдно!
А все ее дурацкие переживания из-за книг – книг, которые повлияли на нее с такой силой, что она буквально жила в них, воображала дядю Лестана своим героем, мечтала снова подняться к звездам вместе с ним, в его объятиях. Подари мне звезды…
Роуз снова погрузилась в сон. Больше спасения искать было негде.
Для нее теперь не существовало ни дня, ни ночи – лишь чередующийся ритм звуков деятельности вокруг. Сутолока в палате и в коридоре за дверью, новые голоса: совсем рядом, но приглушенные, неразборчивые.
