Нам купили шерстяное белье, валенки, овчинные романовские полушубки, овчинные же тулупы и шерстяные «нансеновские» шапки, которые можно было опускать вниз, и тогда закрывалось все лицо, оставляя открытыми только нос и, по желанию, рот. Когда мы, в виде опыта, все это на себя надели, выяснилось, что ходить в этой одежде, то есть передвигаться самостоятельно, нельзя; можно было только полулежать в санях, на что, собственно, она и была рассчитана. Поездка через Сердоболь нас очень устраивало еще и потому, что мы могли по дороге заехать в Выборг и повидаться с фрау Нахтигаль и ее мужем, у которых Николай после смерти нашей матери воспитывался в раннем детстве.
И вот в один из дней начала декабря мы проснулись с радостной мыслью, что в школу идти не надо и что с ней временно покончено. Встали позже обычного, пили чай в торжественном молчании, потом собирались (собственно, мы не собирались, но хлопотали все вокруг нас). Потом пришли батюшки-священники отслужить молебен Илье пророку – покровителю путешествующих, мачеха нас благословила, и мы с Ефимом и многими провожающими двинулись на Николаевский вокзал – путешествие началось.
Как мы сели в вагон 2-го класса и ехали до Питера, не помню. Питер помню: когда мы вышли с вокзала на Знаменскую площадь, было темно, погода мокрая, на земле слякоть. Поехали на Финляндский вокзал. Там Ефим при покупке билетов до Сердоболя дал кассиру сто рублей и ему дали сдачу серебряными рублями, что было очень неудобно, так как весило около фунта и оттягивал карман. Он охал, но делать было нечего, и он еще долго бряцал серебром в кармане своей лисьей шубы.
Помню Выборг. В то время Финляндии жила уже по новому стилю, и там был канун Рождества, а у нас до Рождества было еще далеко. Городок был небольшой, но удивительно чистенький, улицы тихие, все покрыты белым снегом, светит луна и отчетливо выделяются контуры церквей и домов, совсем не похожих на наши. Фрау Нахтигаль с мужем жила в небольшом домике, комнаты которого были заставлены всякой мебелью. Ее муж – невысокого роста худой немец с бородкой, показывал нам свою флейту, на которой он играл в местном оркестре, и я был очень удивлен, когда узнал, что в неё надо вставлять гусиное перо, без него звук не получается. Нас уложили на добрых немецких перинах и покрыли такими же перинами – было тепло и уютно.
В Выборге мы пробыли не больше одного дня и по железной дороге поехали дальше на север до Сердоболя. Вагон был небольшой, с мягкими сидениями, типа наших московских дачных поездов. Кроме нас с Ефимом не было никого, и мы носились по вагону, а Ефим делал вид, что нас догоняет. В то время мы были совсем дети и еще далеки от того, чтобы «пить слезы из чаши бытия». От Выборга мы ехали всего несколько часов и вышли на маленькой станции Сердоболя. Тут цивилизация, по нашему представлению, должна была кончиться, и мы дальше поедем «на лошадях». До некоторой степени мы были спокойны, так как знали, что лошадей за нами вышлет отец, значит сядем и поедем.
