– огромные крылатые существа, дикие и мудрые одновременно, обладая человеческим умом и сердцем дракона. Вот потому-то и были в той песне слова:
На самом далеком западе,
Там, где кончаются земли,
Народ мой танцует, танцует,
Подхваченный ветром иным…
Иногда мне очень хочется представить, что бы ты сейчас сказал. Что-нибудь лаконичное и мудрое, в духе героев моих любимых книг? Ну, знаешь, что-то вроде того, что нужно обладать большим мужеством, чтобы стойко принимать жизнь такой, какая она есть (будто у меня есть выбор). Или, наоборот, что-нибудь совсем простое, утешительно-житейское, незамысловатое? Держись, все будет хорошо, я рядом (будто в какой-то из жизней это и правда так). А может, ты и вовсе не нашел бы слов, просто молча сел бы рядом и похлопал по плечу. Отцы, должно быть, так и делают.
Я не знаю. И не узнаю, наверное, уже никогда.
Есть часы, которые до сих пор идут. Есть фотография, где ты, я и мама. Есть жизнь, которую предстоит как-то – с мужеством или без – прожить в любом случае, здесь, вдали от всего, что я знал.
Вот, собственно, и все.
Пролог
Четвертый год полета
Странная это была жизнь. Никола точно знал, что время идет: секунды на наручных часах сменялись непрестанно, одежда становилась мала, ягоды на кустах в теплице Кедра наливались цветом, созревали и падали, чтобы дать место новым. Но не хватало здесь рассветов и закатов, опавших листьев, талого снега и первой зелени, и чернота за стеклами иллюминаторов была такой же постоянной, как холодный металл внутри космического корабля. Не менялись и черты взрослых иномирцев: чешуя, покрывавшая их кожу, оставалась все такой же извечно блестящей и яркой, прочной, неуязвимой. Не существовало как будто порой и самого Николы. Воздух здесь был пересушенным, вода – безвкусной, пространство – одновременно бескрайним и сжавшимся до пределов одних и тех же помещений. Застывший мир, уставший от самого себя, от бесконечного равнодушного однообразия. История пустых глав.
…Никола как можно тише крался по спящему кораблю. Слух у иномирцев был чудесный, и меньше всего на свете ему хотелось, чтобы кто-то сейчас застал его здесь. Того, что Никола без спросу взял чернила и бумагу в библиотеке, чтобы написать на клочке свое имя, уже хватило бы для гнева иномирцев, а ведь он не собирался на этом останавливаться.
В большом помещении Ку́пола было светло и непривычно пусто. Никола замер, как всегда, на миг, вглядываясь в огромный иллюминатор: теперь он уже почти научился не бояться этой бескрайней темноты с россыпью звезд. Звезд-булавочек, звезд-капелек, звезд-снежинок и звезд – игольных ушков, таких, кажется, крохотных… Каких имен Никола им только не придумывал в первые дни на Корабле в надежде немного свыкнуться. Ну, или же перестать страшиться их, раз уж дружбы, наверное, никогда не выйдет. Тогда казалось, что даже со звездами найти общий язык будет проще, чем с кем-то из обитателей Корабля, сплошь иномирцев.
Хорошо, что хоть в этом он ошибался.
Никола по привычке отметил время на циферблате, висящем на стене, а потом посмотрел на запястье. Почти три часа ночи. Столько лет спустя все они еще старались жить по земным часам – и теперь вот большинство иномирцев спали по своим комнатам. Бодрствовали, быть может, одни только дежурные механики, следившие за полетом. И сам Никола, замерший в нерешительности у входа в Купол, будто пол под ногами вдруг сделался озерной гладью, наступи – пропадешь.
Тихо и пусто. Днем тут всегда столько шума и суеты: и регулярные собрания, и праздничные танцы, и беседы с шутливыми состязаниями… Хотя на Корабле было еще множество комнат, сердцем его однозначно являлся Купол. Никола задумчиво посмотрел в проемы коридоров, тонущих в темноте. Он с закрытыми глазами мог бы легко пройти по ним и ни разу не заблудиться: отсек с жилыми комнатами, с учебными помещениями, оранжерея, библиотека, технический отсек… Все это теперь его дом. И другого, скорее всего, никогда уже не будет.
– Так и думал, что ты окажешься тут. – Лавр ступал бесшумно, и Никола до последнего не догадывался, что уже не один здесь. – Не спится?
– В отличие от Лючии, – уныло пробормотал Никола.
Он крепче сжал в руке записку со своим именем. На бумаге теперь будут новые заломы, а ведь он так бережно сгибал ее по швам, уголок к уголку… Ладонь вспотела, и аккуратно выведенные буквы наверняка успели размазаться. Никола обернулся и поднял взгляд на Лавра.
– Не стоит, правда, – Лавр, безошибочно угадав причину Николиного прихода, сделал шаг вперед. Свет тускло отразился в янтарно-желтой чешуе.
Когда-то
Перевод Ирины Тогоевой.
