бы она не плакала, он бы ее ударил. Так как она плакала, он просто ответил:
– Я тоже люблю зверей – кроме гиены. Гиена крадется ночью, высматривая, где валяется падаль. Я не подслушиваю – ни сам, ни через других.
– Ты мне не веришь!
– Я тебя не слышал. Что не для моего уха сказано, до того мне дела нет.
– Ты на ней женишься! А Ахтур останется твоим другом!
– Я не умею заглядывать в щели – нет ли засады. Иду своей дорогой, не шныряя глазами туда и сюда. Нападут на меня – тогда посчитаемся.
Она затопала ногами, сжала кулаки, закричала в последнем исступлении бешенства:
– О, я тебя знаю! Ты заснешь в ее комнате и будешь храпеть, а она проберется в сад, и там будет ждать ее Ахтур. А назавтра Ахтур проиграет тебе пригоршню серебра в кости, и все трое будут довольны!
Теперь в ее голосе уже не было слез; это развязало Самсону руки. Молча, он без напряжения ткнул ее ладонью в лицо; она отлетела на десять шагов и упала между маслинами, а он пошел догонять своих.
– Что это за племя – аввейцы? – спросил он, снова поравнявшись с отцом. – В нашем краю их не видно. Скверные твари, я думаю?
Маной заерзал на осле и медленно сказал:
– Я их тоже мало знаю: живут они на побережье. Но… почему скверные?
Самсон пожал плечами: лень было объяснять.
– Был у меня, – продолжал Маной, снова ерзая, – был у меня когда-то раб из аввейцев. Давно… еще до твоего рождения. Хороший был слуга.
В тоне его Самсону почудилось что-то особенное, как будто Маной немного взволнован. Он поднял глаза на отца и увидел, что тот, по привычке, рассеянно трет пальцами шрам у себя на лбу.
– Отец, – спросил Самсон, – что это за шрам и откуда он у тебя?
Маной перестал ерзать, опустил пальцы и долго глядел в землю; потом сказал нерешительно и очень тихо:
– Это… меня ранил когда-то один человек.
Самсон взглянул с любопытством:
– Ты мне никогда не рассказывал. Как это было? Когда?
Отец опять помолчал и отозвался уклончиво:
– Давно… еще до твоего рождения.
Самсон остановился.
– Тоже до моего рождения? – переспросил он, и вдруг охватило его подозрительное негодование при новой мысли. – Не раб ли тот, аввеец, поднял руку на тебя?
– Нет, нет, – торопливо сказал отец, – о нет. Напротив, он защитил меня. Он… Мы вместе… – Маной совсем смешался, отмахнулся от чего-то рукой и договорил: – Он был верный слуга, тот аввеец.
Самсон внимательно слушал.
– Где он? умер?
– Я… отпустил его на волю, – пробормотал отец.
– А кто это напал на вас?
Маной не ответил.
Самсон усмехнулся и указал на Ацлельпони, которая трусила на осле далеко впереди и что-то горячо толковала Махбонаю.
– Я расспрошу ее, – сказал он, – женщина расскажет.
Маной
